Но вот что касается Дженис… тут он не был так уверен. Да, она была, как всегда, умна и очаровательна, но за ее веселой улыбкой он ощущал и какую-то печаль. Глядя на нее сейчас, смеющуюся вместе с родными и до неприличия счастливой парой, лордом и леди Морган, Марбери подумал о том, что, возможно, за книжными страницами прячется неуверенная и испуганная девушка.

Он полюбил все семейство, и в его мечтах она была младшей сестренкой, которую ему всегда хотелось иметь.

Не дай бог, кто-нибудь узнает, каким чувствительным он сделался.

– А виски тут есть? – просипел он, когда сад наполнили крики: «Тост! Тост!»

Слава Богу. Отвлечение от его слезливо-сентиментальных мыслей. Требуется выпить, дабы загасить ту искру одиночества, которая вспыхивает в подобные минуты, но в этом он не признается никому и никогда, даже под страхом смерти.

Лорд Брейди жестом пригласил всех собраться под буком, позади которого стояла скамейка. Затем глава семейства проворно вскочил на скамейку, превращая ее в импровизированную сцену, и поклонился в ответ на последовавшие аплодисменты.

– Как всегда, его милость не может упустить возможность выступить перед публикой, – раздался насмешливый голос ненормальной ирландской экономки по имени Элис. – И откуда в нем столько сладкоречия, хотела бы я знать?

Толпа от души рассмеялась.

Элис добродушно помахала лорду Брейди и переключила свое внимание на самого юного мужчину в семействе Брейди, уложила Альберта к себе на плечо и стала тихонько похлопывать его по попке.

Марбери отметил, что сегодня на ней ее ярко-синее платье из муарового шелка – несомненно, в честь особого случая, волосы уложены в строгий пучок, а поверх платья – фартук с кружевными оборками. Фартук совершенно не уместен для праздника, критично размышлял Марбери, но этот же фартук был на ней и в Бэллибруке. Она, наверное, и спит в нем.

Он никогда не забудет, как однажды в Бэллибруке он попробовал оскорбить Элис, в шутливой манере сравнив ее с Веллингтоном, что на самом деле было комплиментом. Но она восприняла в штыки его легкое замечание и устроила такой разнос, какого он не получал ни до, ни после, заявив, что если он хочет общаться с членами дома Брейди, то ему лучше оставить ложную гордость и отвратительные манеры и стать приличным человеком.

Не экономка, а самый настоящий суровый десятник эта Элис, но Марбери вопреки всему она нравилась… совсем чуть-чуть.

Да поможет ему небо. Она сейчас как раз направлялась к нему.

Экономка подошла и приблизила лицо к его лицу.

– Лорд Марбери, – тихо проговорила она. – Хочу, чтобы вы знали, что теперь заслужили право дразнить меня. Вы – почетный член семьи, вы прекрасно позаботились о мистере Доусоне, облегчив тревоги моего дорогого Грегори и его прелестной жены Пиппы. Так что вперед! Пли!

Она скрестила руки на груди в ожидании оскорбления. Но впервые за всю свою жизнь лорд Марбери был не в состоянии говорить. Мешал ком в горле, и перед глазами все расплылось. Элис превратилась в большое синее пятно.

– Ну, давайте же, лорд Марбери, не стесняйтесь, – подначивала она.

– Вы – ирландская ведьма, Элис, – наконец выдавил он. – А этот фартук просто нелепый.

– А вы – английский дикарь, – парировала она, – но, полагаю, я могу с вами примириться. – Она протянула руки.

Марбери упал в них и залепетал, как ребенок. Он знал, что жалок, но оно того стоило. Никогда в жизни он не был счастливее.

Перед тем как начали произносить тосты, Пиппа сидела на стуле рядом с Марсией, своей золовкой и дорогой подругой, обе баюкали на коленях младенцев. Три месяца назад Марсия произвела на свет второго прекрасного ребенка, еще одну дочку. Первую звали Кэролайн, в честь матери Марсии, что было вполне уместно, так как у обеих были одинаковые белокурые волосы. Сейчас малышке было два годика, и она ни на шаг не отходила от своего дяди Роберта, который в эту минуту носил ее на плечах. Новорожденную назвали Сюзанной в честь покойной матери Дункана. У малышки Сьюзи были отцовские темные волосики и мамины яркие голубые глазки.

Хотя Пиппа и Марсия встречались в детстве, настоящая дружба между ними зародилась только после того, как Пиппа вошла в семью Брейди. И теперь, когда обе стали молодыми мамами, они были неразлучны всякий раз, когда встречались на семейных сборах.

Марсия крикнула своему мужу Дункану, который раскачивал их сынишку Джо на качелях так, что носки визжащего мальчика с каждым толчком вперед доставали до листьев на ветках каштана.

– Дорогой, не так высоко! Вспомни, что Джо уже полакомился песочными коржиками, которые Элис привезла из Бэллибрука… ведь мы же хотим, чтобы они остались у него в животике! – Она повернулась к Пиппе и прошептала: – Честно говоря, я считаю, что отцовство было придумано исключительно для того, чтобы наши мужчины могли снова побыть мальчишками.

Их звонкий смех зазвенел, взмыл в небо, на котором сквозь редеющие серые тучи уже проглядывали пятна голубого.

Сегодняшняя радость была вполне заслуженной, но на пути к ней не все было гладко. Пиппа с Грегори приехали в Париж, чтобы найти месье Перро, и с ними – мама, дабы побыть подальше от Жабы и напомнить себе, что она все еще способна на приключения. Месье Перро сразу же предложил Пиппе обучение, к ее огромному удивлению. Мама оставалась несколько месяцев, обследуя Париж и во многом возвращая себе свое прежнее «я», но затем вернулась в Пламтри к своему знакомому, комфортному существованию. Вскоре после этого пришла новость о смерти дяди Берти, омрачив скорбью их безоблачную парижскую жизнь.

Пиппа и Грегори отправились в Пламтри на похороны дяди Берти. В своем завещании он, как и обещал, оставил театры Пиппе, но она приняла меры, чтобы переписать их на маму, леди Грэм – и только на леди Грэм, – в этом Пиппа была непреклонна. Жаба не будет иметь слова в управлении театрами, и Грегори сопроводил это предписание обещанием быстрого и грубого возмездия в случае, если Трикл попытается обойти закон.

Трикл поднял вой и даже устроил небольшой скандал, но мама покопалась в себе, вытащила на свет божий былую смелую и дерзкую актрису и заявила своему мужу, что ему придется подыскать себе другой дом. Она намерена вести дела по высшему классу, а его персона ни в малейшей степени не ассоциируется ни с элегантностью, ни с аристократизмом.

Пиппа улыбнулась, вспомнив мамино каменное лицо и прямую, как шомпол, спину. Она простерла руку, царственная и прекрасная, как леди Макбет.

– Прочь, мерзкая Жаба!

Пиппа еще никогда так не гордилась ею.

Мистер Трикл раздулся, как то самое земноводное, которое напоминал, и издал отвратительные квакающие звуки, каких, собственно, от него и ждали. Час спустя он упаковал свои вещички, и последнее, что слышала Пиппа, это что он пристроился к лорду Хоторну личным помощником.

Скатертью дорога!

Она с нежной гордостью посмотрела на маму, которая вместо того, чтобы носить старые выброшенные театральные костюмы, облачалась теперь исключительно в наряды, сшитые по последней парижской моде, и все благодаря леди Брейди, каждый сезон присылающей маме новые, изготовленные на заказ платья.