О пробиотиках важно знать три вещи. Во-первых, какие виды и штаммы содержатся в пробиотическом продукте? Часто подробности или не сообщаются вовсе, или заявленное содержание не соответствует истине, как выясняется при культивировании и секвенировании видов. Вероятно, чем больше содержится видов, тем лучше, хотя пока мы слишком мало знаем о том, как различные штаммы воздействуют на организм. Во-вторых, сколько отдельных бактерий, или «колониеобразующих единиц» (КОЕ), содержится в продукте? Это относится к затронутому нами вопросу о конкуренции с местными микробными жителями, с которыми сталкиваются микробы-переселенцы, попадающие в наш кишечник. Чем больше КОЕ, тем больше шансов на оздоровительный эффект. В-третьих, как именно «упакованы» бактерии? Пробиотики выпускают в самых разных формах – в виде таблеток, порошков, плиток, йогуртов, напитков и даже кремов для кожи и ополаскивателей. Иногда их смешивают с другими добавками – например, поливитаминами. Как такое соседство влияет на бактерии, пока просто неизвестно. Многие пробиотики в составе йогурта сопровождаются немалой дозой сахара, а это может стать «ложкой дегтя в бочке меда» и превратить продукт из здорового в нездоровый.

Первый из перечисленных вопросов – о видах и штаммах – вероятно, самый дискуссионный. На многих штаммах, которые обычно продвигаются в качестве пробиотических, продолжает лежать печать мечниковского наследия. Представители рода лактобациллум, при всей их ценности для производства йогуртов, далеко не так многочисленны в кишечной микрофлоре взрослого человека, как можно подумать. Да, они преобладают в кишечных колониях родившихся естественным путем и вскормленных грудным молоком младенцев, но, когда дело этих микробов сделано, их численность падает, так что в итоге их доля в кишечном бактериальном сообществе составляет менее 1 %. Лактобациллы продолжают доминировать в индустрии пробиотиков по одной важной причине: их можно культивировать. Поскольку они, в отличие от большинства представителей кишечной микрофлоры, переносят кислород, их сравнительно легко выращивать в чашках Петри – или в любых емкостях с теплым молоком. Это означает, что они в избыточных количествах фигурировали в самых ранних опытах и исследованиях человеческой микрофлоры. Если бы идея пробиотиков впервые возникла в нашем «дивном новом мире», уже осчастливленном методами секвенирования ДНК и анаэробного (бескислородного) культивирования, то весьма маловероятно, что мы бы выбрали молочнокислые бактерии в качестве ведущего «спасательного отряда» для укрепления наших пестрых по составу микробных колоний.

Пробиотики, безусловно, по-своему полезны, однако что делать тем, кто оказался в таком положении, как Пегги Кан Хай? Масса ее тела неуклонно снижалась, на новые антибиотики надежды не было, и Пегги уже начала отчаиваться. Ей всерьез угрожала перспектива развития «токсичного мегаколона»: ее толстая кишка могла лопнуть, выбросив содержимое в брюшную полость. Если бы это произошло, Пегги наверняка бы умерла. За предыдущий год от инфекции, вызванной C. diff, в Америке умерло около 30 тысяч человек (а это гораздо больше, чем умирает, например, от СПИДа), и Пегги очень не хотелось пополнить собой число этих несчастных.

Существовал, правда, еще один возможный способ исцеления. Пегги слышала от подруги, сестра которой работала в больнице, что некоторых пациентов с трудноизлечимой диареей лечат новым способом, причем он применяется всего в нескольких больницах во всем мире. Рассказывали, что после такой терапии больным становилось лучше. Пегги была готова на все. Несколько телефонных звонков в одну из таких больниц – и вскоре Пегги уже заказывала билеты на самолет с Гавайских островов в Калифорнию, чтобы пройти курс лечения. Вместе с ней летел муж – и не только для моральной поддержки. Он должен был стать донором для Пегги: передать ей порцию жизненно необходимых кишечных микробов. Добыть этих микробов предстояло из его испражнений, однако это не пугало ни его, ни Пегги: у них не оставалось другого выхода.

Бактериотерапия, или трансплантация фекальной микрофлоры, или «транспузия»[3] (это разговорное слово мне нравится больше всего), – само это название говорит о сути терапии. Испражнения забираются у одного человека и помещаются в кишечник другого. Звучит, наверно, ужасно, однако мы не первые, кого посетила такая идея. Другие животные – от ящериц до слонов – периодически занимаются копрофагией. Для некоторых (например, кроликов и грызунов) поедание собственных экскрементов – необходимый этап питания, позволяющий получить питательные вещества, которые ранее были заперты внутри растительных клеток, а затем освобождены кишечными микробами, «взломавшими» их стенки. И надо сказать, это отнюдь не лишняя добавка к их рациону. Если не давать крысам поедать экскременты, они хуже растут и набирают только три четверти нормальной массы тела.

Впрочем, у других видов копрофагия наблюдается довольно редко, и зоологи часто считают ее «аномальным поведением». Например, было замечено, как слонихи-родоначальницы стада выпускали жидкую струйку фекалий – явно для того, чтобы слонята припали к этой лужице хоботами и поели. Шимпанзе тоже поедают испражнения друг друга. Согласно выдающемуся зоологу Джейн Гудолл, удостоенной ордена Британской империи (проделанная ею огромная работа по изучению шимпанзе в Национальном парке реки Гомбе в Танзании привела к настоящей революции в наших представлениях о поведении этих животных), некоторые дикие шимпанзе становятся копрофагами, когда у них случается понос. Иногда, если шимпанзе объедаются только что созревшими плодами в лесу, у них наблюдается приступ поноса, так как их кишечная микрофлора не успевает приспособиться к новому виду пищи. Одна особь, которую изучала Гудолл, – самка по имени Паллада – страдала от хронической диареи в общей сложности десять лет. Всякий раз, когда наступал очередной приступ диареи, Паллада принималась поедать чужие фекалии. После недавних открытий из жизни микробов хочется думать, что Паллада использовала фекалии здоровых сородичей для восстановления собственного микробного баланса. Возможно, шимпанзе, объедавшиеся новыми для них плодами и мучившиеся после этого поносом, тянулись к чужим испражнениям затем, чтобы приобщиться к микробам других членов стаи, имевших больший опыт поедания фруктов, а значит, и больше микробов, умеющих переваривать такую пищу.

Если в дикой природе это все-таки редкость, то в зоопарках животные очень любят поедать экскременты – к восторгу маленьких детей и к досаде зоотехников. Часто такую привычку объясняют просто скукой – наряду с такими стереотипными действиями, как раскачивание, расхаживание по клетке взад-вперед и назойливое выискивание друг у друга паразитов. Психиатр, имеющий дело с пациентами, страдающими аутизмом, синдромом Туретта и обсессивно-компульсивными расстройствами, сразу заметил бы сходство в поведении своих пациентов и зверей в неволе. Не последнее место в ряду их поведенческих странностей занимает повышенный интерес к фекалиям: дети с самыми тяжелыми формами аутизма, а также пациенты с шизофренией и ОКР зачастую едят или размазывают испражнения. Пожалуй, фрейдисты объяснили бы эту одержимость и копрофагию как у животных, так и у людей по-своему, сославшись, скажем, на родительскую отчужденность или на психосексуальную фрустрацию. Однако напрашивается физиологическое объяснение с «микробным» уклоном: в самом деле, существует ли лучший способ вернуть на верный путь заблудшую микрофлору, заставляющую хозяина совершать странные повторяющиеся действия, чем проглотить фекалии другой, более здоровой особи? Если взглянуть на копрофагию под таким углом, она покажется уже не аномальным, а адаптивным поведением: заболевшее животное всего лишь пытается вылечиться от дисбактериоза.