Медленно, томительно медленно поднялась изящная рука, чуть приоткрылись блестящие губы, в глубоком вырезе рубашки сверкнуло кольцо с лимонным кристаллом, подвешенное на простенькую цепочку… Порождение ночи подзывало его к себе – не имея желания подчинить, но завораживая, ибо это было для него естественно, как дыхание.

Лишь сейчас, в темнеющем лесу у костра, Джарвис вдруг осознал, насколько красивым может быть Замковое обличье – просто так, без всяких задних мыслей. Даже преобразившаяся, даже с закрытым лицом, Тай ничуть не прятала себя, как большинство гостей Элори – наоборот, раскрылась какой-то доселе неведомой гранью, которой в дневном мире просто нет места. Только теперь принц начал смутно понимать, что у Замка существует и положительная сторона. Одно дело – пытаться быть тем, кем не можешь по сути своей, и совсем иное – тем, кем всего лишь не положено по той или иной причине…

Он сделал шаг к ночному созданию, однако оно легко отшатнулось в тень, ускользая и дразня. Тогда он, повинуясь какому-то наитию, протянул руку, указывая пальцем на кристалл в кольце – и тот, словно магический хрустальный шар на храме в Шайр-дэ, вспыхнул пронзительно-желтым огоньком. Не ожидавший такого эффекта, Джарвис застыл на миг, но тут же нашелся.

– Видишь, у меня тоже есть свои чары, – рассмеялся он, делая еще один шаг. – Теперь не уйдешь – я тебя где угодно найду по этой метке.

Тай снова попыталась отступить, но споткнулась о корень, потеряла равновесие и сумела лишь упасть на колени, не теряя достоинства. Плащ взвился за ее плечами и снова опал, укрывая стройную фигуру мерцающим водопадом. Джарвис в два шага оказался рядом с ней и тоже опустился на колени, заглядывая в лицо. Удивительно, но в зыбком свете костра, да еще из-под вуали, грубые краски Урано не выглядели вульгарно даже вот так, вплотную. Тай запрокинула голову, шарф немного сдвинулся с ее лица, приоткрывая жгучий рот, к которому Джарвис тут же припал губами – долго и сильно, наслаждаясь тем, как умело и с какой готовностью девушка отвечает на поцелуй. Когда он наконец смог оторваться, на языке у него остался горьковатый привкус краски.

В следующий миг Тай уже была на руках у Джарвиса, он ощущал сквозь шелк рубашки тепло ее тела, рассыпавшиеся пепельные волосы щекотали ему шею и плечо. Принц пронес вокруг костра свою драгоценную ношу и уже приготовился опустить ее на расстеленный плащ, но тут Тай неожиданно вывернулась из его рук и встала на землю. Ее ладонь легла на грудь Джарвису:

– Подожди…

Неуловимое движение – и шарф уже у нее в руках, и ничто не мешает огоньку на горле отражаться в глазах, окруженных путаницей черных, серебряных и лиловых линий…

– Говорят, что существа твоей крови не могут насладиться близостью до конца, если их глаза открыты, – Тай свернула шарф втрое по ширине, чтобы получилась узкая, не слишком прозрачная лента.

Джарвис не противился, когда она завязала ему глаза и выпустила волосы поверх повязки, полностью покорный той самой таинственной силе, о которой говорил еще Лумтай. Если сегодня Тай решила испытать ее на нем – значит, так надо. Открыв глаза под повязкой, Джарвис, стоявший лицом к костру, смог различить лишь желтый огонек на фоне темного силуэта… и вдруг чуть повыше него вспыхнули еще два, но на этот раз зеленых!

– Тай, – одними губами шепнул Джарвис, – у тебя глаза горят.

– Что? – не поняла она.

– Глаза, говорю, светятся. Как в Замке.

– Потому что я призвала его сюда, – так же еле слышно ответила Тай, нисколько не удивленная. – Ты не желал идти во владения Повелителя Снов, но здесь и сейчас повелеваю только я!

Джарвис зарылся лицом в пепельные волосы. Действительно, с исчезновением зрения все остальное стало не в пример четче. Запахи Тай мягко коснулись его ноздрей – дым, пропитавший волосы, теплый запах тела, мятный холодок мыла, терпкая нотка неношеной кожаной одежды…

Последней мыслью, отчетливо промелькнувшей в сознании принца, было: «Какие же мы дураки, что все эти дни так стеснялись Тано! Спит ведь – из „Драконьей глотки“ не разбудишь!»

Узкая сильная рука скользнула по его шее, спустилась к груди в поисках шнуровки… до того это было, как они опустились на плащ, или уже после? Он не помнил. Темная вода лесного озера сомкнулась над ними, заставляя платить памятью за утонченное наслаждение…

Итрен, молодой монах из монастыря близ Рилгаты, был не на шутку обеспокоен. Если бы он выехал с рассветом, сразу же после первой из положенных дневных молитв, то сейчас уже входил бы на постоялый двор в Виринке. Но когда утром в Хасне он спустился в конюшню, выяснилось, что подкова на левой передней ноге его кобылы до сих пор не отвалилась лишь милостью Единого. Пока нашел кузнеца, пока тот сделал свою работу, подошло время второго завтрака. А в результате… уже почти стемнело, а до Виринка еще ехать и ехать. Если очень повезет, к полуночи он туда доберется, но это если очень повезет – если не пропустит в безлунной ночи развилку дороги, если не встретится со зверем или с человеком хуже зверя… Ладно, уснуть он способен и на земле, завернувшись в плащ, но ведь поужинать тоже хочется, а хлеб, сыр и яблоки, купленные в дорогу, съедены еще в полдень!

Конечно, истинный служитель Единого Отца обязан встречать подобные испытания с отрешенностью и спокойной душой – на все воля Божья. И все-таки до чего обидно сознавать, что голодать и спать на голой земле придется исключительно по своей глупости! Что ему стоило проверить подковы накануне вечером? А как известно, в подвижничестве без смысла нет никакой заслуги…

Сумерки наполняли лес жизнью – кто-то прошуршал по кустам, где-то невдалеке жалобно вскрикнул не то зверь, не то птица. Тени меж шевелящихся кустов играли в какие-то свои, одним им понятные игры. Итрен невольно поежился – как все искренние адепты Порядка, он очень не любил эту пору.

Показалось, или в самом деле слева от дороги сквозь листву пробивается отсвет костра? Да нет, вот же он, ярче, ярче… Итрен вздохнул с облегчением. Как говорится, если истинно верующий как следует попросит своего Бога… Наверное, такие же путники, которые за день не одолели расстояние от Хасны до Виринка, не пожалеют для него места у костра и куска хлеба, а то и миски горячей похлебки.

За поворотом между деревьями отчетливо мелькнуло пламя. Итрен оставил лошадь на дороге и углубился в кусты.

Внезапно его слуха коснулась короткая фраза, произнесенная на меналийском. Разумеется, Итрен не понял сказанного, но само звучание языка с характерным выпеванием гласных разной длины, время от времени слышанное из уст врачей или переписчиков в скриптории, узнал безошибочно.

По какому праву здесь, в чаще, говорят на основном языке Хаоса, если на этой земле им положено владеть только людям науки? Не исключено, конечно, что там, в кустах, общаются на свои профессиональные темы студенты-медики… и все-таки было в этом что-то, заставляющее насторожиться.

Изо всех сил стараясь не шуметь, Итрен подкрался к кусту боярышника на самом краю поляны с костром и осторожно отвел ветку.