– Доза некоего лекарства, – сказалГарик. – Любе всего пятнадцать лет, она маленькая дурочка, овладеваетмастерством медсестры, умеет делать внутримышечные инъекции, но ей,естественно, делать уколы людям запрещено. Любе предписывается исполнятьприказы старшей медсестры. Сегодня вечером к этому ребенку обратился дедушка,очень старый, голова седая, борода лопатой. Он спел жалостную песню: еговнучка, Виола Тараканова, лежит в палате люкс, ясное дело, доброго дедулю тудане пускают, а он приехал из Сибири, привез кровиночке специальный оживляющийукол. Короче, Люба согласилась помочь сельскому знахарю, который, чтобыпоставить на ноги любимую внучку, преодолел не одну тысячу километров. Увы,Люба не была бескорыстна, ей дали денег на покупку мобильного телефона.

– Бред! – взвизгнула я. – Ктоможет поверить идиотской сказке про оживляющие уколы!

– Пятнадцатилетний ребенок из беднойсемьи, мечтающий о сотовом телефоне, – вздохнул Гарик. – Япредполагал, что придет киллер, поэтому люкс нашпиговали звукозаписывающимиустройствами, а в соседней палате была засада. Мы очень удивились, когда ты непоявилась утром в палате, начали нервничать, искать тебя, под вечер операциягрозила сорваться, и тут… ба! Вот и ты, собственной персоной! Где шлялась? Чемзанималась? Я велел сидеть тихо!

– Ты не Кирсавин?

– Нет, конечно. Всегда был Ребровым. Счего тебе в голову такое пришло?

Я вцепилась пальцами в одеяло и рассказала освоих умозаключениях. Гарик кивал в такт моим словам, потом вдруг сказал:

– Зимнее лето весны.

– Что? – осеклась я.

– Зимнее лето весны, – повторилРебров. – Объясни мне смысл этой фразы.

– Его нет, – удивилась я. –Дурацкий набор слов.

– Вот-вот! – кивнул Гарик. –Это мой отец так высказывается. Он академик, ученый. Услышит от собеседникачушь и заявляет: «Зимнее лето весны». То есть глупость несусветная. Сколько,по-твоему, в Москве мужчин, чье имя Александр Григорьевич? Лично мне известнопятеро. А тебе?

Я уперлась взглядом в одеяло и неохотнопризналась:

– Ну… троих точно назову.

– И на основании столь скудных данных тысделала выводы? Я бы еще понял тебя, имей мой отец в паспорте запись типаУлангуданкирдык Аполлинарьевич Пискоструйкин-Задунайский. Тогда ладно. НоАлександр Григорьевич…

– Однако ты ездил в Тибет!

– Верно.

– И вернулся другим человеком.

– Совершенно справедливо.

– Как такое могло произойти?

Гарик отвернулся к окну.

– Я пил безостановочно, хуже сапожника.Сорвался после одной крупной неприятности, она к нашему делу отношения неимеет, ушел в запой по-крупному. Доквасился до белой горячки и решил: хватит!Поехал в Тибет. Если честно, отец денег дал. Издательство на ладан дышало, да изабыл я о нем напрочь, хотел в монастыре навсегда остаться. Такой период вжизни случился, полный кризис. Год с монахами провел, они мне мозги на местопоставили, объяснили, что у каждого свой путь, уходить с него нельзя. Топай,сказали, Игорек, по месту прописки, неси свой крест, он не тяжелее, чем удругих. Я вернулся в Москву иным человеком, но все равно работать не мог,постоянно думал, копался в себе… А как-то раз отец вскользь заметил, что сынего приятеля получает премию по физике, очень престижную. И тут меня осенило:папа ему завидует. В смысле другу. Все, я решил тогда, что стану человекомуважаемым, обеспеченным… Понятно?

Я закивала.

– Тебе удалось!

– Не стану спорить, – улыбнулсяГарик, – но я не Кирсавин.

Я натянула одеяло до глаз и затряслась отозноба.

– А ты молодец, – неожиданно сказалРебров. – Попала в тяжелую ситуацию, но сумела вылезти.

– Нет, – уныло ответила я, –только еще больше запуталась.

– Ты раскопала правду о смерти ТаисииДенисовой, – сказал Гарик. – Все ведь случилось именно так, как ты ипредполагала. Тело несчастной девушки Константин утопил в болоте. Он признался.

– Постой, постой… – забормоталая. – Кирсавин арестован?

– Да, – торжествующе ответилРебров, – позавчера его взяли, теперь он плачет и кается.

– Но… дедушка, который дал ампулу Любе,это же было… когда?

– Какое сегодня число? – спросилвместо ответа Гарик.

– Пятнадцатое было с утра, –удивилась я.

– Нет, сейчас семнадцатое, вечер.

– С ума сойти!

– Когда ты вылила мне в лицо кефир, врачсделала тебе успокаивающий укол, – пояснил Гарик, – и ты проспалапочти двое суток.

– Не может быть!

– Лучшего средства, чем сон, дляпреодоления стресса нет, – сказал Ребров, – тебе надо былоуспокоиться.

– Знаешь, почему еще подумала натебя? – прошептала я. – Лена сказала, что у Кирсавина есть яркаяпримета.

– Ага, а у меня есть шрам на лице, –усмехнулся Ребров. – В детстве заработал, полез на дерево и распорол щекусучком. Зашили плохо, отметина осталась на всю жизнь. Нет, Лена имела в видуиное.

– Что?

– Если ты готова слушать, торасскажу, – нахмурился Ребров, – но лучше бы тебе не знать правду.

– Почему?

– Потому что тогда придется в корнеменять свою жизнь, – тихо сказал Гарик, – рвать отношения с близкимилюдьми. Это больно. Давай оставим все как есть, а? Убийца Кирсавин, причинапонятна.

– Нет! – стукнула я кулаком потумбочке. – Говори!

– Ладно, – согласился Гарик. –Собственно, тебе все равно придется давать показания следователю, и ты узнаешьистину. Просто я не хотел быть тем человеком, который принес дурные вести.

– Начинай, – каменным голосом велелая.