Если бы она меня отправила домой за дополнительными деньгами, я бы принесла все, не рассуждая.

– Десять так десять. Послушай же, девочка, что скажет тебе старая Зара, и сделай все так, как она велит.

Цыганка заговорила быстро-быстро, щекотно водя по моей ладони кисточкой цветастой шали, накинутой поверх ее темно-красного платья. Мне почудилось, что я ее где-то встречала раньше… Нет, не только встречала, но даже немножечко знала очень, очень давно… Когда-то разговаривала: этот голос и эти такие знакомые глаза… Этот подвядший цветок розы в черных с проседью, гладко зачесанных волосах… В детстве! Мне она точно встречалась в детстве.

В указанный доброй цыганкой дарственный день, августовским светлым послеполуденным часом явилась я на православное кладбище-музей при Донском монастыре, то самое, на котором могли хоронить лишь с разрешения церковных властей и лишь безупречных с христианской точки зрения мучеников за веру или же справедливейших, благороднейших и честнейших представителей рода человеческого. Неторопливым прогулочным шагом пошла по залитым нежарким солнцем аллеям, по пути любуясь на изумительные по красоте мраморные памятники, посвященные великим русским художникам, писателям, ученым и философам прошлых и нынешнего веков. Народу встретилось совсем немного: один древний старичок и женщина с девочкой лет двенадцати – ведь Донской монастырь редко упоминается в туристических справочниках по Москве.

С интересом остановилась у скромного надгробного камня знаменитому Рудольфу Ивановичу Абелю, он же Вильям Фишер (1903–1971), про которого сам свирепый Даллес – шеф американского ЦРУ в годы «охоты на ведьм» говаривал: «Все, что в книге делает выдуманный агент 007 – Джеймс Бонд – просто детское баловство по сравнению с реальными делами русского разведчика Абеля. Вот если бы такого человека мне заиметь в Москве!» Правда, Абель – молодец: так элегантно уволок у американцев сверхсекретные разработки атомной бомбы и психотропных препаратов воздействия на психику прямо из-под самого их носа. Поделом им! Может быть, он-то как раз тот, кто мне нужен?

Благовещенский Георгий Алексеевич

1902–1919

Да благослови, Господь, почивать с миром потомственного защитника России. Да прими в святые объятия сию безгрешную душу.

Так было выгравировано на черном торжественном мраморе фамильной усыпальницы семьи Благовещенских, а рядом высилась чудесная фигура коленопреклоненного ангела, в правой руке держащего чашу. Под раскидистым, щедрым кустом ракиты, от которого странно веяло радостной и почти легкомысленной в месте вечного упокоения безмятежностью существования, стояла та сияюще светлая, слегка задумчивая, но абсолютно не грустная фигура. В мраморной ангельской чаше, верно, скопилась дождевая вода, и веселый озорной воробей на моих глазах подлетел к ней утолить жажду.

«Ведь, наверное, родился этот юноша для высокого жизненного предназначения и в душе своей чувствовал щедрые необъятные силы, а в сердце имел пыл благородных стремлений и твердо знал, чему посвятить жизнь, – сами по себе родились во мне какие-то извечно знакомые слова, рождая далее неизбывную жемчужную печаль. – Как жаль, что не состоялась, не сбылась та молодая жизнь. Погубили, подрубили под корень всю семью Благовещенских беспощадные пожары революции и безжалостный металл военного коммунизма. Так и оказался юный Георгий Алексеевич в холодном мраморном склепе древнего своего рода в самом цвету майских семнадцати лет. Вот и все, что было. Как грустно! Наверное, могло бы сложиться по-другому. Хотя нет, в те стальные времена по-другому сложиться никак не могло».

На том самом месте под светло-мраморным изваянием ангела посетило меня чудесное озарение: а ведь это как раз и есть то самое, что я ищу и для чего сюда, на кладбище при Донском монастыре, явилась. В абсолютной точности я постаралась выполнить наказанный мне совет мистической своей благодетельницы – цыганки Зары – Жасмин.

Оглянувшись по сторонам и следя, чтобы кто-нибудь из возможных прохожих ненароком не увидел мои странные действия, я подошла близко-близко к мраморному ангелу с чашей, крепко-крепко поцеловала его в каменные, но умелой рукой талантливого художника высеченные уста и с надеждой попросила благородную светлую душу отрока Георгия воплотиться на земле вновь в качестве моего любимого сына.

Тут охватило меня безмерное, до дрожи в коленках, счастье – вроде бы ни с того, ни с сего. Ведь ничего особенного еще не случилось, да и кладбище – место для внезапных радостей не самое подходящее, и к тому же такое странное мое поведение…

Наблюдал бы кто!

Но, Господи, какая-то таинственная, непостижимо светлая волна подхватила мое тело, сделав его по ощущениям много легче перышка, и словно бы умыла вешними росами окружающий мир для моих глаз. Внезапно меня безмерно остро потрясла его невероятно чистая, простая и свежая прелесть, и слезы умиления, восторга, нездешней радости сами собой полились из глаз.

Никогда до и никогда после я не переживала такого волшебного ощущения поистине золотого счастья. Звуки величественнейшей музыки: Первого концерта для фортепиано Петра Ильича Чайковского, дивно всколыхнули все пространство вокруг и, слышные лишь мне, показались настолько прекрасными, что даже совсем-совсем неземными…

В середине сентября медицинский тест подтвердил, что после многолетних надежд и разочарований я наконец-то ожидаю ребеночка.

Верно, на свете существует нечто, что запланировано Провидением много-много заранее. Наверное, оно иногда пишет пресловутые, в зубах навязшие у современного человечества «Инновационно-инвестиционные прожект-бизнес планы» по внедрению чего-нибудь куда-нибудь. Потом то, что именуется словом «интуиция», навевает всем нам разные отчетливые и неотчетливые образы и идеи, обычно неохотно поддающиеся аналитической расшифровке разума. Но что особенно интересно: в моем случае потом всегда стоило лишь прийти на два старомосковских кладбища – Пятницкое, что у Крестовского моста, где похоронены родные по крови люди, или же Донское при Донском монастыре, так будущее с каким-то непостижимо-неутомимым желанием своей наглядной демонстрации разворачивалось перед ошеломленным внутренним взором в отдельных, никак не связанных между собой ни временем, ни местом действия, ни логикой последовательности событий, но необычайно четких и красочных картинках. Как бы совсем наугад кем-то выхватывались кадры из моей будущей жизни, примерно минуту прокручивались и мирно пропадали в анналах каких-нибудь других измерений. Чаще всего я просто изумлялась увиденному, бывало – радовалась, иногда (по правде сказать, редко) обижалась или сердилась неизвестно на кого.

С ранних детских лет питаю я странную душевную склонность к прогулкам по старым кладбищам, где сквозь тихий шепот листвы, бережные воздушные дуновения, голубоватый, расстилающий вокруг себя медовый запах засыпающих цветов, туман, зыбь пугливой тени и убаюкивающе льющийся сквозь кроны могучих деревьев необъяснимо прохладный свет слышатся мне неисчислимые истории о главном от давно ушедших из этого мира людей.

Неописуемая в цельности своей и огромности радость овладевает душой, когда узнаешь, что, оказывается, все всегда и везде неумолимо направляется к совершенному прекрасному, веселому и чудесному.