Подружка моя глубоко зарылась в полосатых постельных принадлежностях, пахнущих лилиями и, видимо, сильно накрахмаленных. Уверенными круговыми движениями она массировала свои, совсем не видимые в нашем трехмерном мире, морщины на лице и шее – особая мудрость, которую мне только предстояло постичь в гостеприимном Аленином доме. На предназначавшейся мне половине в полосато-голубой пижаме под тон наволочек лежал огромный игрушечный медведь.

– Это мой любимчик Томик, познакомься. Обычно мы спим с ним вместе чуть ли не в обнимку, но сегодня он согласился уступить свое место тебе. Спать с Томиком или друг с другом, вот теперь наш с тобой удел. Спокойной ночи, кисочка, и счастливых тебе снов на новом месте!

Последовав примеру Аленки, я погасила пузатую лампу под кружевным абажуром на ночном столике со своей стороны и сразу провалилась в глухой вязкий сон. Мощным рывком проснулась посередине ночи вся в переживаниях по поводу испорченного белого платья. Привиделось, что залила себе красным, похожим по чуть солоноватому вкусу на свежую кровь, вином свое девственно белое, из тончайшей струящейся ткани свадебное платье. В голове гулко пульсировала горькая мысль, что мое легкое, как поцелуй ребенка, платье никогда не отстирается и безобразным пауком расплывшееся пятно так на нем и останется навсегда. Мне казалось предельно важным иметь абсолютно белоснежное платье – даже плакать начала. А после я лежала и долго грезила наяву, хотя, может, просто опять заснула по новой. И снова увидела это неотвязное белое платье…

* * *

Большинство из нас, людей, умеет смотреть, однако мало кто умеет видеть и лишь совсем-совсем немногие умеют предчувствовать свое предназначение. Ведь глядя, например, на камни, можно видеть только серые, скучные, безликие валуны, а можно в них различить, именно так, как это умеют дети, замеревших в беге скакунов, притаившихся драконов или заколдованных гномов. Созерцая вывороченные корни деревьев, возможно углядеть нежных русалок, прячущихся в жадном сплетении щупалец чудовищ, а можно вообще ничего не видеть, даже самих корней. Просто иди и иди по своим всегда спешным и неотложным делам, до корней ли нам… Пока не споткнешься и нос не разобьешь.

Глядя на людей, можно восхищаться глазами любящих и любимых, а по ним угадывать пылко влюбленных или глубоко друг другу благодарных, но чаще видишь лишь небрежно-безвкусно или, наоборот, до дурноты вычурно одетых, скучных до банальной оскомины, полуспящих индивидуумов – почти биологическую массу, скачущих лишь по самой поверхности жизни. Все на этом свете зависит лишь от взгляда.

Всевышнему, например, конечно же, должен очень нравиться сотворенный им мир, да и не мудрено: у него просто другой на все взгляд. Ведь и сатана, согласно наидревнейшим преданиям, предлагает умным людям вовсе не власть и не деньги, нет. Чаще всего он дает им на три дня то самое правильное, по сути своей простое и волшебное видение всего и вся. Тогда душа человеческая настолько изумляется и нечаянно настолько сильно начинает всему радоваться, ибо окружающее действительно именно так прекрасно и удивительно, что когда приходит время отдавать обратно, люди соглашаются на любую цену. Еще бы: если слепоглухонемому подарить зрение, слух и речь одновременно, а значит, весь мир для него одномоментно взорвется красками, звуками, цветами, радугой и переливами мыльных пузырей, эхом журчащих весенних вод и соловьиной трелью, то, конечно, бедняга скорее всего продал бы бессмертную свою душу, если бы все те дары пришлось бы отдавать обратно. Да и странно было бы не согласиться продать душу за истинное видение всего-всего, как сделал Фауст в поэме Гете. Кому охота иметь слепую душу?

Мне не понятно, какой же грех может быть в такой сделке? Человек слишком часто воображает самого себя вовсе не таким, каков он на самом деле. Не в смысле лучше или хуже, а просто неправильно. Что тут рассуждать о понимании других! Мы все так сильно себя не знаем! Не знаем, на что способны, не знаем, что в действительности любим; не в курсе того, чего на самом деле хотим… Иллюзии, миражи – мы все в их полной власти и никогда не видим по-настоящему упоительной, полнокровной жизни, никогда ею не живем…

Вот такие странные мысли неотступно нахлынули на меня то ли темным зимним холодным утром, то ли глубокой неспокойной ночью.

Неужели так подействовали Аленины душевные откровения? Да, подругина натура раскрылась для меня с совершенно неожиданной стороны. К тому же сон приснился малопонятный своей тревожностью, но так трудно отделаться от ощущения, что это явь.

Как бы со стороны и немножко сверху видела я залитую ранним солнцем поляну в сосновом, ласковом, слегка голубоватом бору, подернутом влажной сизой дымкой на глазах растворяющейся ночи. За крепкими стволами-колоннами блескуче мелькает жемчужно-серебристая лента неторопливой среднерусской реки.

Действительно невероятно красивая, с лазоревыми, светящимися, как огоньки в глубокой тени стрельчатых ресниц, глазами и волнообразно струящимися от полусонного ветра волосами девочка лет пятнадцати в чудесном платье-хитоне из тончайшей полупрозрачной материи (надо же – оказывается, я бывала и такой), так удивительно похожая на фею из старого диснеевского мультфильма «Пиноккио», сидит на воскресном пикнике в тесном кругу сослуживцев своей мамы.

– Вероника, не сутулься!.. Вероника, держи спину прямо! Знаешь, как сидят балерины?.. Нет, ты опять гнешься, как старая-престарая бабушка! Прямо беда с дочерью!

Говорит мама удивительно торжественным; таким, каким застольные тосты произносят голосом. Она обращается сразу ко всем и ни к кому конкретно.

– Да все в конце концов будет хорошо! Не одергивай своего ребенка каждую секунду, Лидочка, дай ей отдохнуть, – от лица всех отзывается одна сердобольная коллега.

– Этот ребенок что-то и в школе в последнее время стал хуже учиться!

Мама продолжает вслух сетовать, но в ее речи слышится какая-то странная и совсем не к месту гордость.

– Приобрела дурную привычку давить на лице прыщи. Не понимает девочка, как ей ни объясняй, что на коже появляются некрасивые ямки, которые останутся с ней до самой смерти. Не знаете ли хорошего средства от юношеских угрей? Что вы говорите, Машенька, чистотел помогает?

Тут я тихонечко встаю и как можно незаметней удаляюсь от честной взрослой компании по тропинке меж молоденьких пушистых сосенок, уводящей меня куда-то вправо.

Разноголосый диспут слышится все менее и менее… Наконец человеческие речи в моих ушах смолкают окончательно. Опять тот же самый, гигантских размеров деревянный стол на пленэре, уставленный всевозможными винами в бутылках всевозможнейших форм, привиделся мне в новом сне. Вновь я прямо-таки упивалась всеми этими разноцветными ликерами, коньяками, настойками и шампанским. Я была объята жадным и жгучим желанием выпить как можно больше, пока мама не видит, и наполняла бокал за бокалом. Случайно залила свое нарядное пенно-белое платье красным сладким вином, как и в прежнем сне, залила сильно, расстроилась, застыдилась и оттого-то проснулась.

Вот теперь в такую рань или, наоборот, в такую поздноту лежу с открытыми глазами, вглядываясь в едва-едва белеющий во мраке потолок чужой квартиры, и думать обо всем том, что со мной случилось, зачем оно так и почему, что теперь делать и как же жить дальше, мне впервые не хочется.