уйти? Нет! Цинь Чжун помнил, что в семье некому присматривать за хозяйством, что Чжи-нэн еще не обрела себе приюта, и он умолял демонов хоть немного отсрочить исполнение приговора. Однако демоны были бесчувственны и еще упрекали Цинь Чжуна: «Ты ведь грамотный, читал книги! Неужели ты не знаешь поговорки: „Если Янь-ван велит тебе умереть во время третьей стражи, кто посмеет оставить тебя в живых до пятой?“ Мы, обитатели царства тьмы, бескорыстны, и никаких поблажек никому не делаем, не то что обитатели царства света, у которых всегда находится множество всяческих отговорок!»

И вдруг среди этого шума душа Цинь Чжуна услышала: «Бао-юй пришел», и еще настойчивее стала умолять: «Почтенные духи, будьте хоть немного милосердны, отпустите меня поговорить с другом, и я тотчас вернусь». – «Какой там еще друг?» – зашумели демоны. «Я вас не стану обманывать, – продолжал просить Цинь Чжун. – Это внук Жунго-гуна, детское имя его Бао-юй».

Как только главный демон-судья услышал это, он сразу пришел в замешательство и с бранью обрушился на бесенят: «Я же говорил вам: давайте отпустим его. Вы меня не слушали и своим шумом и гамом привлекли сюда человека, которому покровительствует судьба! Что теперь делать?»

Заметив нерешительность судьи, все демоны замахали руками, затопали ногами и стали вслух выражать свое недовольство: «Эй, старый, ты же раньше был грозным и могущественным, а сейчас боишься таких слов, как „Бао-юй“ – „Драгоценная яшма“! Ведь он принадлежит к миру света, а мы к миру тьмы, и нам до него нет никакого дела!»

Главный демон-судья еще больше распалился, стал кричать и неистово браниться.

О том, что последовало за этим, вы прочтете в следующей главе.

Глава семнадцатая, повествующая о том, как в саду происходило испытание талантов на составление парных фраз и как во дворце Жунго на праздник фонарей готовились встретить Юань-чунь

Вскоре Цинь Чжун умер, и Бао-юй во весь голос зарыдал. Ли Гую и другим слугам насилу удалось его успокоить. И все же, возвращаясь во дворец Жунго, он непрестанно проливал слезы.

Матушка Цзя пожертвовала на похороны несколько десятков лян серебра и, кроме того, послала в знак соболезнования подарки его семье. Бао-юй сам отправился совершить жертвоприношения на похоронах друга.

На седьмой день после смерти Цинь Чжун был похоронен, и нам больше незачем рассказывать о нем. Только Бао-юй, вспоминая друга, целыми днями ходил печальный. Однако он ничего не мог поделать и через некоторое время тоже успокоился.

Однажды Цзя Чжэнь и другие явились к Цзя Чжэну:

– Работы в саду в основном закончены, – докладывали они. – Старший господин Цзя Шэ уже все осмотрел, теперь осмотрите вы, и если найдете неполадки, можно будет переделать. Тогда останется только развесить горизонтальные надписи над дверьми и воротами да придумать вертикальные парные надписи.

Выслушав их, Цзя Чжэн слегка призадумался, а затем произнес:

– Придумать надписи, пожалуй, сложнее всего. Откровенно говоря, лучше бы это сделала виновница торжества, хотя ей будет трудно, так как она не видела сада. Просить ее сделать надписи, когда она будет осматривать сад, тоже нельзя, так как прекрасные виды, беседки и террасы, великолепные цветы, ивы, горки и ручьи без надписей не произведут на нее желанного впечатления.

Друзья и приживальщики из числа знатных молодых людей, находившиеся тут же, поддержали Цзя Чжэна:

– Вы правы, уважаемый господин! Но мы дадим вам совет. Конечно, надписи должны быть, однако делать их окончательно не следует. Пока можно в соответствии с пейзажами предположительно сделать горизонтальные надписи из двух, трех или четырех слов и составить вертикальные парные фразы, написать их на шелке и развесить так, чтобы они изнутри освещались фонарем. Когда же Гуй-фэй удостоит вас своим посещением, вы можете попросить ее решить окончательно, что подходит. Разве так не было бы удобнее для обеих сторон?

– Пожалуй, верно, – согласился Цзя Чжэн. – Давайте пройдемся и посмотрим. Постараемся придумать надписи, если они будут подходящими, воспользуемся ими; если же ничего не найдется, пригласим Цзя Юй-цуня, пусть придумает он.

– Зачем нужен Цзя Юй-цунь? – воскликнули все сразу. – Мы уверены, что вы придумаете не хуже его.

– Вы не понимаете, – возразил Цзя Чжэн. – Я с самого детства не отличался способностями к сочинению стихов, в которых воспеваются цветы, птицы, горы и реки, а сейчас, будучи обременен делами, еще более отошел от них. В этом отношении я совершенный профан, надписи мои, я уверен, будут грубы, и нет никакого смысла портить ими красоту сада и беседок.

– Все это пустяки, – настаивали те. – Мы можем вместе обсуждать каждую предложенную вами надпись, удачные – использовать, неудачные – отвергать.

– Вот это верно, – согласился Цзя Чжэн. – Кстати, погода великолепная, и я очень рад, что мы немного погуляем.

С этими словами он направился к выходу. Все последовали за ним. Только Цзя Чжэнь опередил их и поспешил в сад предупредить людей.

В эти дни Бао-юй был расстроен воспоминаниями о Цинь Чжуне, и матушка Цзя приказала каждый день водить его в сад гулять. Гуляя по саду, Бао-юй вдруг увидел Цзя Чжэня, направлявшегося к нему.

– Ты все еще здесь? – воскликнул Цзя Чжэнь. – Скорее уходи, сюда идет отец.

Бао-юй как ветер бросился вон из сада, увлекая за собой слуг и служанок. Но не успел он свернуть за угол, как перед ним предстал Цзя Чжэн с целой свитой своих друзей. Скрыться было невозможно, и Бао-юй остановился в сторонке.

В последнее время Цзя Чжэну не раз приходилось слышать, что Цзя Дай-жу восхищается исключительными способностями Бао-юя в составлении парных надписей, и хотя он не любит учиться, у него есть талант, который нужно только уметь направить в нужное русло. Желая испытать Бао-юя, Цзя Чжэн приказал ему следовать за ними. Бао-юй не знал намерений отца, и ему оставалось лишь подчиниться.

Приблизившись к воротам сада, все увидели Цзя Чжэня во главе целой толпы слуг и надсмотрщиков, которые стояли по обе стороны от ворот.

– Прикажи закрыть ворота, – обратился к нему Цзя Чжэн, – я сначала погляжу на них, а потом войдем.

Цзя Чжэнь сделал знак людям закрыть ворота, и Цзя Чжэн окинул их внимательным взглядом.

Главные ворота состояли из пяти пролетов, наверху была крытая выпуклой черепицей крыша с коньком, по форме напоминавшим спину рыбы; решетки и створки украшала модная в те времена тонкая резьба в виде разнообразных цветов, и нигде не было заметно красного лака или цветной росписи – все ворота были одного цвета. К воротам вели ступени из белого камня с высеченными на нем изображениями тибетского лотоса, а в