цепкие руки и ухватились за сани. Архип, оглянувшись, увидел лицо мужика с седой бородкой с выпученными от ужаса глазами. Не разбирая, что тот пытается вымолвить, шевеля обмороженными черными губами, Архип стеганул его по голове, и тот, сорвавшись, исчез…

– Забко, тата! – слышался за спиной жалобный окрик дочерей. И чем чаще жаловались они, тем сильнее Архип погонял идущего тяжелой рысью коня…

Несмотря на то, что переселенцам запрещено было где-либо останавливаться, в одном из монастырей, находившихся у них на пути, им дали приют. Облепленные снегом обмороженные ратники, едва держась в седлах, следили за тем, дабы переселенцы скорее въезжали во двор монастыря, раздраженно подгоняли – хотели и сами поскорее отогреться.

Братия кинулась помогать людям – помогали пройти в трапезную, где их отогревали, кормили, вливали в раскрытые рты горячее, растирали гусиным жиром. Порою слышались мучительные крики – кому-то до черноты обморозило пальцы, и их теперь надлежало отрезать.

Семью Архипа устроили в одной небольшой келье. Белянка с испуганным лицом хлопотала над старшей дочерью, тут же слегшей. Людмила пила горячее, захлебываясь, разражалась каким-то страшным глубоким кашлем.

– Отогреться не могу, мамо! – жаловалась она, не открывая глаз, хотя лоб весь ее был в обильном поту.

– Еще воды горячей неси! – крикнула Белянка в сердцах на младшую, Аннушку, и та тут же ринулась выполнять приказ матери. Архип растерянно глядел на дочь и не знал, чем помочь ей.

Тихо скрипнула дверь – едва слышно ступая, вошел монах, низкорослый, чернобородый. Он принес горшок теплого молока.

– Вот. Пусть выпьет и спит.

– Спасибо, – дрогнувшим голосом тихо поблагодарила Белянка и, приняв горшок из его рук, начала поить дочь. Та после второго глотка вновь начала кашлять, выплевывая молоко. Монах, сурово сведя брови, дотронулся до ее потного лба.

– Жар сильный…

Затем покосился на онемевшего и остолбеневшего Архипа.

– А ты ляг и спи! Я пригляжу. Не спал, видать, который день! Силы тебе надобны! Спи!

Мало что соображая, Архип послушно упал на лежанку и тут же провалился в глубокий сон. Внезапно проснулся посреди ночи, прислушался. Монах шепотом читал молитву над Людмилой, Белянка на коленях сидела перед ее ложем, держала за руку. Аннушка спала рядом с Архипом, прижавшись к нему. Он прислушался – дыхание Людмилы было тяжелым и хриплым, воздух выходил с тихим, едва различимым свистом.

И на следующий день метель не стихала, но надобно было двигаться. Ратники готовились выступить в любую минуту, но медлили. А Людмила умирала. Дальше все было словно в тумане. Рука чернобородого монаха закрывала ей глаза. Стенания и дикий плач Белянки над телом дочери. Молитва монаха. Положение в гроб. Похороны на монастырском кладбище в непроглядную метель. Архип не помнил, как пережил это, он выдернул те воспоминания с корнем из своей головы и думал лишь об одном – как уберечь жену и оставшуюся дочь…

Проснувшись в холодном поту, Архип не сразу понял, что находится в Новгороде и что пора собираться на заутреню. После завтрака, столь же скудного и пресного, как ужин, Архип с мужиками отправился к реке – надлежало на лодках выловить из Волхова трупы. Их цепляли крюками и затаскивали в лодку. Взяв трех-четырех, отвозили к берегу, на котором ждали мужики с возами.

– Скоро уж трупы некуда складывать будет, яму надобно закопать, – молвили мужики. Архип был из тех, кто засыпал огромную могилу, переполненную трупами, твердой, влажной землей. И, заглянув в нее, неволей вспомнил похороны погибших под Казанью и содрогнулся. Там была война, людей хоронили, павших от вражеского меча, а здесь… своих, но от руки царя. Как же уложить сие в своей голове и не сойти с ума?

С медленным приходом весны оживал и город – беглецы возвращались в свои дома, начинали новую жизнь. Были переселенцы и из других мест. На молебнах, проходивших в Софийском соборе, с каждым днем было все больше людей, и все искали защиты и утешения – древний храм питал людей жизненными силами и помогал укрепиться духом.

Архип потерял всякую надежду и уже понимал, что более не мог здесь оставаться – пора было возвращаться к семье, в свой новый дом. За трапезой обмолвился этим с купцом Ефимом, тот молвил, вытаращив глаза:

– Разве не слыхал ты про заразу, от коей люди мрут по всей Руси? Чай, чума не утихла! Приказ государя: кто едет без письменного разрешения неуказною дорогой – сжигать на месте! Везде заставы! Есть ли у тебя сие письмо?

– Да как же, – оторопел Архип, – как же мне? Как?

– Давай мне коня своего, – предложил Ефим, – я его запрягу в свой воз, а тебя спрячу укромно под товаром. До Нижнего Новгорода тебя довезу, а там уж сам добирайся! Коня не заберу, не боись. Христиане мы иль нет. Ты много добра содеял, и я тебе помогу.

Архип согласился, да и к тому же очень хотелось поскорее покинуть мрачный опустевший город, дабы не видеть истощенных людей, разрушенных домов и этого серого неба, низко стоявшего над потускневшими куполами некогда великолепных соборов и монастырей.

У первой заставы при выезде из города стрельцы проверили письмо Ефима, лениво потыкали саблей в накрытый товаром возок и пропустили. А поодаль, на обочине дороги, грудой углей лежала сгоревшая дотла перевернутая телега.

«Не обманул купец!» – подумалось Архипу, и он сжался в возе еще больше, дабы совсем скрыться под рухлядью. Впереди была долгая дорога…

* * *

Вернувшись из похода, царь принял литовских послов, посланных заключить с Московией мир. Это было очень вовремя, так как Иоанн решил бросить все силы в борьбу со Швецией для захвата Ревеля. Но переговоры с литовцами затянулись, и тогда послы осторожно осведомились – в случае смерти Сигизмунда хотел бы Иоанн занять его место на троне, женившись на сестре короля Софии? Царь понял – мысленно поляки и литовцы готовятся к смерти бездетного правителя, ибо от разврата и пьянства он совсем одряхлел, оставив казну разоренной, чем медленно вел государство к поражению в войне с Московией. Иоанн ответил, что Польша и Литва ему не нужны, и так забот много, но и послы, и он понимали, что это было лишь началом будущих переговоров, ибо от одного упоминания о короне Речи Посполитой глаза царя ярко воспылали.

Тем временем и Магнус втайне от своего брата, датского короля, согласился на условия царя о занятии Ливонского трона и, собравшись ехать в Москву, покинул Аренсбург. Стояли морозные солнечные дни, ослепительно сверкал снег. Возок Магнуса сопровождали конные драгуны, а позади них, также окруженный стражей,