Иногда они примыкали прямо, иногдадиагонально, иногда же – по счастью, нечасто – приходилось делать рискованныйпрыжок, что было особенно сложно. Не сам даже прыжок, а то, что сразу за нимпрыгала Даф, которая случайно могла вытолкнуть его или вылететь сама измраморного квадрата. Но где-то внутри, в его сердце жил азарт… Ему нравилсялабиринт, нравился риск, нравилось ощущать, как вздрагивает очередная плита,покорно принимая его ногу. Мало-помалу росла его уверенность в себе. Меф большене прикусывал губу и не закрывал невольно глаза, ступая на новую плиту.

С каждым мгновением его ощущение лабиринтавозрастало. Он и лабиринт становились постепенно единым целым, сливались,растворялись друг в друге. У них были одни глаза, одни уши, единая кровеноснаясистема и плоть. Мефодий видел и знал все, что знал лабиринт. Лабиринт видел изнал все, что было известно Мефодию. Хорошо или скверно – это было так. Тайны ипреграды, существовавшие между ними, исчезли.

Мефодий вгляделся в соседнюю темную плиту иувидел на ней небольшую руну. Ее значение было ему неясно, но лишь до тех пор,пока он внезапно не сообразил, что руна – это не просто рисунок. Руна – этообраз, идея, оттиск мечты. На руну не надо смотреть – в нее нужно заглядывать,как в колодец.

– Это плита огня! Здесь такихнемало… – сказал он.

«Как это плита огня.?» – подумала Даф.Подумала, но не произнесла вслух.

Что-то чужеродное настойчиво и мгновенномелькнуло у нее в сознании. Коричневатое, гибкое… Короткий крик – и трясина,принявшая нечто, ставшее ничем. Стремительно метнулся ввысь голубоватой искройосвободившийся эйдос.

– Да, пепел… Пепел и прах! – сказалМефодий, отворачиваясь.

– Ты что, мысли мои читаешь?Прекращай! – возмутилась Даф.

Мефодий пожал плечами:

– Извини… Потом, может, и не буду, асейчас…

– Сейчас само собой получается?

– Вроде того…

– А та, другая плита нормальная?

Мефодий вновь заглянул в открывшуюся перед нимбездну.

– Нет. Это плита старых ошибок… Она хужеогненной. Ты вспоминаешь все свои ошибки, самые горькие, самые унизительныемоменты жизни разом, усиленные в сотни раз… и умираешь от боли, которуюневозможно вынести… А вот та плита, через одну, что слегка выщерблена, –плита превращений… Ты превращаешься в то животное, которое тебе ближе по духу,тебя охватывает восторг, ты обо всем забываешь, несешься очертя голову, и… твояжизнь обрывается на какой-то другой плите. Ее магического действия плитапревращений ничуть не ослабляет.

– А та, соседняя?

Мефодий присел на корточки, вглядываясь.

– Хм… Честно говоря, я не понял, чтоозначает этот знак… Что-то расплывчатое. Эта плита… ну вроде… плиты сумасшедшеймедлительности, трусости… Ты медлишь, откладываешь, боишься принимать решения,упускаешь возможности, тебя просто парализует медлительностью… Ты застываешь наместе, а плита спустя некоторое время проваливается… Вместе с тобой. И ты дажев падении сомневаешься, поступил ли ты верно или нет.

– Что-то больно философское! –сказала Даф, оглядывая ковер плит, казавшийся ей, в отличие от Мефодия, совсемоднообразным. Это для него каждая плита была особенной.

– Ага… Зато вон там – ах да, ты же невидишь клейма! – плита милых внезапностей. С тем, кто наступил на нее,вечно начинает что-то твориться: люки без крышек, карманники, упал на ровномместе, обжег руку, прищемил палец, сел не в тот вагон, сломал ногу, выпилуксус… Тут, конечно, все ускорено и уксуса нет, но финал ясен…

Мефодий оглянулся в другую сторону:

– А вот еще плита огня… Тут их куча…Плита голода… Мороза… Болезни… Лени…

– Как это лени? Разве это опасно?

– Смотря какая лень… В случае этой ленимы с тобой попросту расползлись бы по плите амебами. Вялыми, дряблыми,опустившимися. Нам было бы лень разговаривать, смотреть по сторонам, думать… Атретья плита, ну если вот от этой считать, плита предательства! Ты меня чуть нанее не толкнула!

– И что бы случилось?

Мефодий прищурился:

– Разве не ясно? В последний раз на этойплите два родных брата вонзили друг в друга кинжалы, а прежде были не разлейвода. Не расставались ни на минуту.

– А если бы наступил один? В смысле, еслибы кто-то один шел?

– Не знаю… Не видно… хотя… Такое тожебыло… однажды… тогда человек просто предал сам себя, свои надежды и устремления,и это было еще хуже. Мерзко и отвратительно, как ничто другое. Ему стало такскверно, что он шагнул на соседнюю плиту огня и перестал существовать… Осталсяодин пепел. Но так было даже лучше, потому что хотя бы боль исчезла.

– Ну пошли… Ты куда хотел наступить?Сюда? – поторопила Даф. Отрешенное и прозорливое состояние Мефодия ейсовсем не нравилось.

– Стой! – вдруг крикнул Мефодий. Егозанесенная нога замерла над плитой, на которую собиралась опуститься, ивернулась обратно. Нет, эта плита определенно излучала серебристое безопасноесияние, но… одновременно что-то было не так. Какой-то подвох, сбой ритма…

– Да стою я, стою… Никто уже никуда неспешит! – пробурчала Дафна, ровным счетом ничего не понимавшая.

Мефодий ждал, пристально уставившись на плиту.Он сам не знал, что заставляет его это делать. Пять минут, десять… Дафпереступала с ноги на ногу, ощущая себя застоявшимся осликом.

– Ты же говоришь, что это та плита! Илиты уже сомневаешься?

– Нет, не сомневаюсь. Та.

– Так чего же ты ждешь?

– Не мешай!!!

Даф с тревогой уставилась на Мефодия. Такойинтонации у него она еще не слышала. «Ну вот! Мной уже командуют! И кто? Почтилопухоид! Правда, не совсем, но все же!» – подумала она.

Мефодий продолжал ждать, сам не зная чего.Внезапно твердые и определенные очертания плиты дрогнули и куда-то поплыли. «Авдруг я ошибся?» – сказал себе Мефодий и тотчас… не размышляя, сделал шаг.

Плита дрогнула, пошла вниз и… выдержала. Бытиене раскололось. Мефодий не ощутил ничего, кроме легкого покалывания. Дафпоспешила за ним.

– Плита терпения. Она убиваетторопливых, – пояснил Мефодий.