юноша, – но тетя Наташа и Михаил Иванович ее никуда не отпустят. Она у них единственный свет в окошке, что называется… – на его сумке болтался самодельный медный брелок. Марта не только рассуждала о траекториях спутников, но и любила смотреть фильмы Диснея. Для детей номенклатуры устраивали закрытые показы, пленки привозили из Москвы. Ленты снабжали субтитрами, но Марта бойко изъяснялась на английском и немецком языках:

– Французский и латынь она тоже учит, – Саша повертел диснеевскую мышку, подарок Марты, – она говорит, что латынь организовывает мозг… – очередь продвинулась. До барьера, за которым лежал Западный Берлин, ему оставался один человек:

– Товарищ Котов много раз бывал за границей, – пришло в голову Саше, – а товарищ Мендес там вообще родилась… – вспомнив о женщине, он покраснел. После возвращения с Волги Саша еще несколько раз навестил квартиру на Фрунзенской набережной:

– Но в совещаниях перед началом операции она не участвовала, – понял юноша, – у нее, наверное, другое задание… – прощаясь с ним в машине, на углу Фридрихштрассе и Унтер-ден-Линден, товарищ Котов подмигнул юноше:

– Передавай привет загранице. Ждем тебя с хорошими новостями насчет Невесты… – в Западном Берлине группа собиралась в неприметном кафе на берегу Ландвер-канала. Оттуда они отправлялись на безопасную квартиру, в сопровождении местного резидента:

– Но здесь он не появится, так не положено. Мы его увидим только после перехода границы… – Саша наизусть выучил карту города и имена своих предполагаемых профессоров в университете. Через несколько дней группа ехала в Мюнхен:

– После устранения Бандеры остальные осядут в Западной Германии, займутся агентурной работой, а я доберусь до Голландии и возьму билет на паром…

Он не мог везти с собой фотографии Невесты, но Саша хорошо помнил девушку. Приняв его паспорт, западноберлинский пограничник полистал документ:

– Что вы делали на востоке, герр Шпинне… – приятный юноша со шрамом на щеке вздохнул:

– Навещал тетушку, уважаемый господин. Я военный сирота, она моя единственная родня. Тетя Лотта отказывается переезжать, не хочет меня обременять… – по паспорту юноша появился на свет в сорок первом году:

– Лето сорок первого, – вспомнил пограничник, – я тогда шел на восток, к Москве. Наши танки было не остановить, мы клялись встретить Рождество на Красной площади… – он решил не спрашивать, откуда у юноши шрам:

– Наверное, его отец погиб в России, мать убило в бомбежке, оттуда и шрам. Таких парней печатали на плакатах, у него арийская внешность. Молодец, студент, а подтянутый, спортивный. Сразу видно, что не волосатая обезьяна, вроде нынешних леваков, радикалов. Я уверен, что такие парни еще возродят рейх… – занеся штамп над страницей, он поинтересовался:

– Что изучаете, герр Шпинне… – юноша отозвался:

– Немецкую историю. Я пишу курсовую работу о Железном Канцлере… – разворот украсился синей печатью:

– Добро пожаловать домой, герр Шпинне… – отойдя от барьера, Саша закурил:

– Вот и все, я за границей, – сердце трепыхнулось, – сейчас подтянется Леман… – он бросил взгляд в сторону ближней вывески:

– Кафе Адлер. Нет, надо подождать, это не по инструкции… – за одним из столиков устроился невысокий парень в рабочей куртке, с чемоданчиком ремесленника. Солнце играло в рыжих прядях, он коротко стриг каштановые волосы. Серо-зеленые глаза спокойно взглянули на Сашу, незнакомец улыбнулся. У входа в кафе висел плакат:

– 6 октября 1959 года, кинотеатр Zoo Palast. Премьера, «Пустыня в цвету», производство СССР… – Саша видел ленту в Москве. Он полюбовался тонкой фигурой девушки, в развевающемся узбекском платье, среди барханов:

– Очень красивая актриса. Ладно, нечего здесь торчать, Леман пойдет за мной… – выбросив окурок, Саша направился к Ландвер-каналу.

Гостиная небольшой квартирки располагалась в эркере. Со второго этажа Теодор-Генрих отлично видел освещенную неоном надпись: «Кафе Адлер». За столиками на тротуаре шумели американские солдаты. Хозяин вытащил на улицу поднос с тремя кружками киндля и сосисками с горчицей.

В животе забурчало, юноша принюхался. На кухне что-то загремело. Мать недовольно сказала:

– Плиту здесь не меняли со времен пожара рейхстага. Снизу подгорает, а сверху не пропекается. Но ничего, сейчас все будет готово… – Теодор-Генрих вдохнул аромат яблочного пирога. Разговор о десерте, по соседству с установленными в гостиной снайперскими винтовками, казался странным:

– Но ничего не поделаешь… – он покосился на оружие, – секретная служба считает, что так безопаснее… – снайперы, неприметные ребята в штатском, ночевали в соседней квартире. Теодор-Генрих понял, что весь дом отдан под нужды короны, как выражалась мать:

– То есть мы делим здание с американцами… – стоя посреди пыльной гостиной, она стянула замшевые перчатки, – надо здесь все прибрать, хотя бы на скорую руку…

Теодор-Генрих и охрана матери, прилетевшая с ними из Лондона, успели получить приготовленные на скорую руку свиные ножки с шукрутом. Оказавшись в Берлине, мать немедленно вернулась к тяжелому, лающему акценту в немецком языке. Юноша усмехнулся:

– Она и меня вышколила. Теперь подмастерье Генрих Рабе звучит, как и положено уроженцу столицы… – осторожно обойдя снайперские винтовки, он присел на подоконник:

– Я и есть уроженец, только меня учили хохдойч. Он, то есть Максимилиан, тоже говорил с берлинским акцентом… – в ушах загремел надменный голос:

– Дело фюрера оживет в его наследнике… – дядя, в черной парадной форме, расхаживал по большой гостиной «Орлиного гнезда», – мы увидим, как рейх возродится, словно феникс из пепла… – юноша помотал головой:

– Оставь. Что бы мама не говорила, он мертв. Тупица видел некоего господина Ритберга, торгующего ворованными картинами, однако он совершенно не напоминал Максимилиана. Очередной прохиндей, как сказал бы Волк… – судьба отчима, его светлости и дяди Меира оставалась неизвестной:

– Тетя Дебора хотя бы не соломенная вдова, как говорят евреи, – вспомнил Теодор-Генрих, – дядя Меир написал разводное письмо, перед тем, как отправиться в СССР. Но непохоже, чтобы они выжили…

У тонких губ матери появилась упрямая складка. Она молчала, но юноша видел упорство в твердых, зеленых глазах, обрамленных сеточкой морщин. Густи не расставалась с учебниками русского и литовского языков. Наследный герцог на Ганновер-сквер разговаривал только по-русски:

– Они с Максимом намереваются последовать за мной через несколько лет, – понял Теодор-Генрих, – но ничего такого не случится. Я все выясню, я обязан это сделать. У мамы на руках семья, она не может поехать в СССР. Я, в конце концов, сын своего отца, внук своего деда…

Юноша не сомневался, что они поступили бы так же. Он каждую неделю разговаривал по безопасной связи с западным побережьем Америки. Бабушка и дед рассказывали ему об СССР, проверяли знание Москвы и его русский язык:

– Дед меня наконец-то похвалил, – ухмыльнулся Теодор-Генрих, – я добился своего… – Федор Петрович, правда, добавил:

– Акцент у тебя слышен, но это не главное. В любом случае, ты сделаешь вид, что не знаешь русского… – Теодору-Генриху предстояло стать членом восточногерманского комсомола, начать изучать русский и добиться того, чтобы его послали в СССР. Получив аттестат в школе Вестминстер, лето он провел, получая навыки автомеханика в гараже на Набережной:

– Но советских машин я не знаю, – хмыкнул юноша, – это было бы подозрительно… – щелкнув зажигалкой, он взял с подоконника фотографический альбом. Снимки, конечно, оставались в Западном Берлине:

– Мама его взяла, чтобы я перед завтрашним днем посмотрел на семью… – Маргарита, в докторском халате, стояла в госпитальном саду, в Леопольдвиле. Девушка широко улыбалась, удерживая сразу трех чернокожих ребятишек:

– У меня и Виллема все хорошо, тетя Марта… – в альбом мать вложила последнее письмо из Конго:

– Его карьер на юге, далеко от столицы, но у компании есть вертолеты, на Рождество его отпустят ко мне… – дальше шел снимок кузена, в затрепанной шахтерской куртке. Виллем, неожиданным образом, писал на грифельной доске. В классе сидели одни негры:

– Когда страна обретет независимость, им понадобятся свои инженеры. Ребята попадаются очень смышленые, я преподаю математику на кратких курсах… – дальше шла фотография Джо, рядом с дядей Эмилем, за кружкой пива:

– Он прижился в Мон-Сен-Мартене, – Теодор-Генрих опустил альбом, – только он все равно собирается двинуться в Азию или Африку, в будущем году. В будущем году я могу оказаться в Москве… – в его записной книжке мать аккуратно вывела цифры:

– Абонентский ящик с индексом, – объяснила она, – конечно, с сестрой Каритас могло случиться все,