Циону, разрядил бы пистолет, но пограничники, мальчишки на срочной службе. Я бы не поднял на них оружие… – в Берлин Волк приехал тоже безоружным. Поляк во Вроцлаве, довоенный подельник пана Блау, предлагал ему ствол:

– Бонус, – рассмеялся он, – вместе с паспортом. Все равно, кажется, со старыми делишками я покончил, по крайней мере, на этом континенте… – до первой войны родня уголовника подалась в Америку:

– В Чикаго, – гордо сказал он, – у моего троюродного брата адвокатская контора. Я, наконец, отыскал его через прелатов, вырвал у скупердяя вызов и гарантию… – Волк хмыкнул:

– Я сам, между прочим, адвокат с дипломом… – поляк окинул взглядом его разбитые сапоги, деревенский ватник и заросшее щетиной лицо:

– Ты еще скажи, что обедал с королевой английской, пан Вилк… – Максим только усмехнулся:

– На восточной стороне всех обыскивают, – заметил он поляку, забирая паспорт, – лучше не лезть на рожон… – о порядке перехода внутренней границы Берлина Волк знал от жены. На прощание поляк вздохнул:

– Некоторые на еврейках женятся, Польша пока разрешает выезд в Израиль. Но Конрад туда подался, и что из этого вышло? Прошел Аушвиц, а погиб от рук каких-то арабов… – Волк был уверен, что пана Конрада убили агенты НКВД по наущению Ционы. Он не стал говорить об этом поляку:

– Какая разница, те, кто мертвы, мертвы… – он вспомнил далекий женский голос на перевале, – хотя Циона еще поплатится за предательство. Мы ее найдем, и за все рассчитаемся, но сначала надо вырваться отсюда… – до барьера ему оставалось каких-то пять человек. В Берлин Волк спокойно приплыл на барже по Шпрее. Поляк дал ему адрес надежного человека, речника:

– Он тебя устроит матросом, – пообещал уголовник, – можно сказать, отдохнешь на реке… – путь в немецкую столицу занял два месяца:

– Со всеми стоянками и задержками… – он нащупал в кармане пальто паспорт, – документы Верке проверяли на польской границе, все с ними в порядке… – баржа плавала под флагом ГДР:

– И здесь будет в порядке… – успокоил себя Волк, – осталось минут десять, не больше… – блондинка в начале очереди повернулась, Максим видел ее лицо на театральных афишах:

– Актриса, она приехала на фестиваль советского искусства. В Москве я встречал ее плакаты… – высокая, рыжеволосая женщина, стоящая за актрисой, тоже оглянулась. Волк похолодел:

– Она сейчас поднимет тревогу. Она что, решила бежать на запад, обвести вокруг пальца Комитет… – краем глаза он заметил в очереди на восток, за невысоким барьером, кого-то знакомого:

– Что здесь делает Теодор-Генрих, зачем он идет в ГДР… – по асфальту защелкали пули. Волк узнал залпы снайперских винтовок:

– Стреляют не с востока, там еще не поняли, что случилось. Очереди с запада, они страхуют Теодора-Генриха… – люди бросились врассыпную, пограничники что-то орали. Циона выхватила из сумочки пистолет. В грудь Максиму ударилось острое, горячее. Ребра отчаянно заныли, свитер пропитался кровью:

– Надо бежать, прорваться на запад. Нельзя пускать Теодора-Генриха на восток… – бетонный барьер, разделявший коридоры, заканчивался на уровне его плеч. Сверху все окутали колючей проволокой. Загремел динамик:

– Всем оставаться на местах, сохранять спокойствие, это провокация… – покачнувшись, Циона рухнула лицом на грязный асфальт. Рыжие волосы потемнели от крови:

– Если на западе Марта, она не промахнулась. Она не отпустит Циону живой… – стиснув зубы, не обращая внимания на боль в груди, Волк ринулся вперед. Перескочив через тело Ционы, он налетел на барьер. Дерево затрещало. Упав на бетонку Чек-Пойнт-Чарли, он услышал слабый стон:

– Девушка, актриса, что стояла первой в очереди. Она тоже, кажется, ранена… – Максим полз вперед, таща за собой женщину:

– Еще два метра, еще метр… – над головой пели пули, – давно я в сражениях не бывал, словно я опять на фронте… – миновав будку, выхватив из кармана пальто платок, он поднял руку вверх. Вокруг расплывался кровавый след, навстречу бежали американские солдаты, с оружием. Выла сирена, осеннее солнце заиграло в бронзовых волосах. Выскочив на мостовую, Марта отчаянно закричала:

– Не стрелять, прекратить огонь… – попытавшись подняться, Волк потерял сознание.

Нетронутая чашка кофе остывала на развернутом выпуске Berliner Morgenpost:

– Кровавая бойня в центре Берлина. Провокация коммунистов не останется без ответа…

Вчера бывшие союзники в одностороннем порядке наглухо запечатали Чек-Пойнт-Чарли и остальные пограничные переходы, от Балтийского моря до Тюрингии. Вечером, как выразился товарищ Ульбрихт, социалистическая Германия ответила на демарш грязных провокаторов, заперев границу со своей стороны:

– Метро остановили, поезда не ходят, армия поднята по тревоге. Ульбрихт настаивает, что стену надо возводить сейчас… – Эйтингон курил, разглядывая круглощекую девушку, с корзиной яблок на фотографии. Снимок украшал первую страницу Neues Deutschland:

– Коллективные хозяйства рапортуют об успехах в сборе урожая… – социалистическая пресса, об инциденте, разумеется, молчала. Эйтингон приехал на Фридрихштрассе в машине местной службы безопасности. Едва услышав выстрелы, доносящиеся от Чек-Пойнт-Чарли, он рванул на себя дверь.

Сквозь зарешеченное окно на газету падал свет восходящего солнца:

– У меня было плохое предчувствие, и оно меня не обмануло. Пока я добрался до Чек-Пойнт-Чарли, все закончилось… – слезы закипали в глазах. На восточной стороне убитых не оказалось, несколько человек получили ранения разной тяжести:

– Только восточные немцы, западных среди них нет, – вспомнил Эйтингон, – по показаниям пограничников, пальба началась, когда мерзавка выстрелила. Она хотела убить Ладушку, сомнений нет. Но Ладушка и так мертва…

Morgenpost, в отличие от социалистической прессы, ничего не скрывала:

– Погиб некий Зигфрид Верке, с востока, и Ладушка… – в газете говорилось, что советская актриса скончалась на тротуаре, рядом с кафе «Адлер»:

– Невинная жертва коммунистического оружия, лауреат венецианского фестиваля… – Эйтингон смотрел на трогательную фигурку Ладушки, в черном пальто, – советы не гнушаются подставлять под пули собственных граждан… – снимка Верке в газете не напечатали:

– Немудрено… – глаза заслезились от сигаретного дыма, – смерть Ладушки для газетчиков лакомый кусочек… – все западногерманские издания перепечатали черно-белый снимок, снабдив его кадрами смерти ткачихи Кати, из первого фильма дилогии о Горском. Актер, игравший Александра Даниловича, стоял на коленях у трупа возлюбленной:

– Она даже упала, как в кино… – Эйтингон дернул горлом, – она и в смерти осталась своей героиней… – позвонив в Москву, он услышал всю историю лично от товарища Шелепина. Эйтингон велел себе говорить спокойно:

– Это азбука разведки, товарищ председатель… – он постукивал пальцами по столу, – если бы вы озаботились консультацией профессионала, то есть меня, я бы запретил подобные авантюры… – Наум Исаакович не сдержался:

– Нельзя… – заорал он, хрустальные подвески на люстре дрогнули, – нельзя проводить две большие операции одновременно! Нельзя поручать ответственные дела непроверенным личностям, товарищ председатель комитета! Роскошное декольте и длинные ноги не гарантия преданности делу коммунизма, а, поверьте моему опыту, совсем наоборот… – подышав, он добавил:

– Скажите спасибо, что группа Лемана рассеялась по городу. Американцы и британцы сейчас пройдутся с частым гребнем по спискам миновавших границу в последние дни. Своей инициативностью… – Эйтингон едва не добавил: «Никому не нужной», – вы поставили под угрозу физическое устранение заклятого врага СССР. Операция с Бандерой в сто раз важнее ваших прожектов насчет месье де Лу… – зная, что Ладушка мертва, Эйтингон все равно со злостью думал о плане Шелепина:

– Оказывается, товарищ Маляр ей увлекся на фестивале. Они хотели подсунуть ему Ладушку, выяснить, что случилось с Янтарной Комнатой… – Эйтингону было наплевать на все шедевры мирового искусства, вместе взятые. Никакая Янтарная Комната не стоила жизни Ладушки. Шелепин даже не стал противостоять его разносу:

– Хватит, – подытожил Эйтингон, – хватит устраивать из разведки церковно-приходское училище, товарищ председатель. Мне нужны неограниченные полномочия в работе с Саломеей… – пуля всего лишь оцарапала затылок женщины. Густые волосы смягчили удар о мостовую:

– Ссадины на голове и легкая контузия, – Эйтингон взглянул на часы, – врачи уверены, что она симулирует потерю сознания. Сука мне все расскажет, я ее выверну наизнанку… – со времен гибели Князевой здания комплекса командования советскими войсками в Карлсхорсте, отремонтировали, но Эйтингон узнал планировку:

– Теперь здесь охраняемые палаты военного госпиталя, – он залпом выпил холодный кофе, – в этой комнате я допрашивал