над его учителем, было чересчур для Чонхо. Все рекомендации и предупреждения Мёнбо сразу же были позабыты, уступая место одной слепой ярости. Чонхо ухватил слугу за воротник и повалил его на землю, как тряпичную куклу. Оставив мужчину скулить в пыли, Чонхо беспрепятственно отправился в кабинет к директору Ма. Шокированный предприниматель смотрел на него из-за письменного стола. Непонимающее выражение его лица сменилось маской презрения, пока Чонхо неуклюже озвучивал речь о содействии героической борьбе за свободу. Всю свою декламацию Чонхо болезненно сознавал, что она звучала гораздо лучше у него в голове. Слова, сыпавшиеся у него изо рта, мало походили на витиеватые изречения Мёнбо, но понимание этого уже не могло остановить поток фраз. Оставалось только одно – довести воззвание до конца.

– У тебя все? – поинтересовался директор Ма, когда Чонхо иссяк. Сложно было сказать, тронут он, испуган или раздражен, и Чонхо предпочел промолчать. Впрочем, Ма и не дожидался ответа. Он поднял телефон и буркнул в трубку: – Оператор? Соедините меня с полицейским управлением Чонно.

Чонхо запаниковал и попытался выхватить трубку, но пожилой предприниматель держался за телефон неожиданно цепко. – Ты реально решил, что сможешь тронуть меня хоть пальцем? Только попробуй, грязная шавка. Полиция будет здесь прежде, чем ты успеешь смыть кровь с рук.

Чонхо только и оставалось, что бежать со всех ног прочь из особняка. Сердце билось так, будто хотело выпрыгнуть из груди, но не от страха быть пойманным полицией, а от унизительного разочарования от провала первого большого задания. С того момента Мёнбо перевел все в режим повышенной готовности. Стражи порядка пока еще к нему не постучались, но задержка могла быть намеренной, чтобы собрать как можно больше доказательств на участников движения. Единственное, что вселяло в Чонхо самую малую долю надежды, – он забыл упомянуть имя наставника в тираде директору Ма, а слуге последнего не хватило ума, чтобы упомнить его.

Наконец, ступени закончились, и Чонхо оказался на вершине холма, перед кирпичным зданием, взмывающим высоко в серебристое небо. Он быстро окинул взглядом окрестности: вдалеке – укрытые снегом горы, у подножия лестницы – казавшиеся с высоты кукольными домики и впавшие в дрему огородики. В такой близи к небу все выглядело покойным и умиротворенным, подумалось ему, и от этой мысли на сердце стало легче. Говорливые и суетливые потоки людей вливались в собор через два боковых входа. Без напоминаний они оставили за невестой право входа через основные врата. Чонхо сделал последний глоток свежего воздуха и устремился вслед за толпой.

По обе стороны центрального прохода выстроились невесомые стрельчатые арки, чудом удерживающие каменные своды церкви. Люди слонялись из стороны в сторону, здоровались друг с другом, перешептывались под беспорядочную мелодию органиста, разминающего руки. Перспектива женитьбы иностранца на одной из самых известных в прошлом куртизанок Сеула стала сенсацией, которую обсуждали все предшествующие событию недели. Большинство из втиснувшихся на скамьи людей были не приглашенными гостями или даже прихожанами, а любопытствующими горожанами. После нескольких минут тщетных попыток отыскать Яшму Чонхо присел на ближайшее свободное место. Сложив руки на коленях, он наблюдал за тем, как лучики мягкого света пробивались через окна и как печально мерцали сотни свеч, расставленных по углам.

Чонхо никогда не приходилось задумываться о долговечном создании, которого местные католики называли Хананим – «Небесный владыка». Но в такие моменты вполне можно было понять, почему верующие любили и стремились к своему Богу. Католики также многое принесли в жертву во имя своих убеждений. От одного из товарищей по общему делу Чонхо узнал, что на месте, где стоял храм, раньше находился дом первого корейского христианского мученика. Есть достойные любых жертв вещи – и люди. В мыслях Чонхо сразу всплыли лица Яшмы и Мёнбо. Вспомнилось также, как Мёнбо холодно заметил: «Ты поставил под угрозу не только наши с тобой жизни, но и будущее всего нашего дела. И все оттого, что ты так и не научился справляться с собственным гневом. Ты меня разочаровал».

У Чонхо от воспоминания закружилась голова. Знал ли Мёнбо, насколько любил и почитал его ученик даже в самых потаенных мыслях? Было ли достаточно одного вечера, полного ошибок, чтобы начисто стереть все годы самоотверженного служения наставнику? Чонхо теперь думал, не было ли главным промахом пытаться быть тем, кем он не являлся. Возможно, все, для чего он был годен, – это жизнь на улице.

– Чонхо! – вдруг прозвучал голос. Он повернулся и увидел Яшму, направляющуюся к нему с сияющей улыбкой. – Я везде искала тебя. Пойдем, сядешь с нами.

Он проследовал за ней к первому ряду. Яшма села справа от Дани. Тетушка удостоила его самого легкого и надменного кивка. Яшма похлопала по месту рядом с собою. В такой обстановке ее субтильная фигурка казалась даже еще изящнее. В нескольких метрах от Чонхо, у алтаря, стоял жених. Со сложенными на груди руками он с нервной улыбкой осматривал толпу, словно вопрошая: «Что здесь делают все эти люди?»

– Как замечательно, что ты пришел, – шепнула Яшма.

– Естественно. Она же тебе как сестра, – ответил Чонхо. Тут он понял, что возлюбленный Яшмы отсутствует, и чуть было не спросил: «А куда подевался твой механик?» Но вопрос сам по себе отпал, когда он заметил, как храбро Яшма скрывает печаль за улыбкой. Было больно наблюдать, как она бросает осторожные взгляды назад, чтобы проверить, не затесался ли Ханчхоль среди последних запоздавших. Чонхо почти что желал, чтобы механик появился, на радость Яшме. Получается, он был готов на любые страдания ради нее? Она была единственной свидетельницей его существования, человеком, который видел и ценил его.

Когда органист начал играть, Чонхо вновь ощутил спокойствие. Он принял решение, что после свадьбы отправится к Мёнбо и смиренно попросит у него прощения. Со временем Чонхо удалось бы вернуть себе и доверие, и расположение наставника.

Толпа затихла. Все взгляды устремились к главному входу, который вдруг стал источать сияние. Даже под покровом вуали невеста была столь прекрасна, что, казалось, она сама себе освещает путь в затемненном пространстве храма, в котором слабо мерцали только свечи. На мгновение у всех гостей замерло сердце, и многие потянулись за платками. Они никогда не думали, что женская красота может быть настолько душеспасительной.

– Она в самом деле похожа на луну… Ее имя говорящее, – прошептала Яшма. Ее голос дрожал.

В этот момент только Чонхо не следил за шествием невесты. Он пытался запомнить каждый изгиб лба Яшмы и ее черные глаза – два переливающихся омута, в которых скрывались в равной степени и боль и