καὶ ἄλλας πρὸς ταύ τῃ ἔσκεμμαι, ὥςτε. Это выражение, кажется, повреждено, потому что καὶ ἄλλας (т. е. εὐλαβείας, как понимают) ἔσκεμμαι, не имеет связи с другой половиною фразы: ὥςτε, σὺν θεῷ εὶπεῖν, μηδὲν δεινὸν πάσχειν и проч. По-видимому, уместнее было бы: καὶ ἄλλως τε πρὸς ταύτῃ ἔσκεμμαι, ὡς и проч. так что τε от следующего ὥςτε, кажется, должно быть перенесено к слову ὥλλως. Впрочем, Штальбом замечает (Adn. ad Gorg. 475. D), что ἄλλος, переменяясь по падежам, иногда, тем не менее, удерживает значение наречия praeterea, например, ζηλωτὸς ὦν καὶ εὐδαιμονιζόμενος ὑπὸ τῶν πολιτῶν καὶ τῶν ἄλλων ξένων.

237

Сами, καὶ αὑτοί τε, (т. е. не дожидаясь слуг). В таком случае вместо τε уместнее было бы γε, потому что последняя частица усиливает значение того слова, после которого поставляется. Например, выше 309 C. καὶ πολύ γε 322 D. καὶ νόμον γε θές πὰρ᾿ ἐμοῦ.

238

Схватили скамьи и диваны, ἀντιλαβόμενοι τῶν βάθρων καὶ τῶν κλινῶν. Шлейермахер переводит: und machten Bänke und Polster. Но κλίνη – не подушка, не скамья, даже не кровать (κράβατον), а род дивана, на котором греки и римляне обыкновенно возлежали (от κλίνω). Слову κλίνη ближайшим образом соответствует французское couchette.

239

Зевгзипп ираклейский – вероятно, тот самый, о котором упоминается в Ксенофонтовом Симп. IV, 63, а Ортагор Фивский – тот самый, который учил музыке Эпаминоида. Athen. V, 184. E.

240

Платон приходит наконец к главному вопросу разговора: можно ли учить добродетели? Этот вопрос в его время был особенно в ходу. Люди, почитавшиеся учеными и мыслящими, толковали о нем часто и решали его различным образом: одни доказывали, что добродетель приобретается воспитанием и наукою; другие – что она зависит от способностей, и, следовательно, есть дар природы. Fischer. ad Aesch. Socr. qui feruntur, dialogg. p, 21 sqq. Fülleborn. Symbol, ad histor. phil. p. X. p. 143 sqq. Протагор защищал первое мнение, и потому выдавал себя за учителя добродетели; а Платон не держался исключительно ни того, ни другого, но, рассматривая добродетель в двух видах, юридическом и ифическом, первую почитал предметом науки, а вторую – даром богов. Этим только различением добродетели можно согласить кажущиеся противоречия Платоновых положений в Меноне, Протагоре, Эвтидеме и Лахесе.

241

Я называю афинян мудрыми – похвала едва ли не ироническая, потому что Платон в другом месте (Polit. VI, 492. B) называет народ величайшим развратителем юношества (τοὺς πολλοὺς μεγίστους εἷναι σογκττάς), особенно когда он в собрании, в суде, в театре.

242

Старейшинами, πρυτάνεις, назывались сенаторы или председатели народных собраний. Pollux. VIII, 9 95. sq.

243

Луконосцы, τοξόται, составляли городскую полицию, были вооружены луками и, вероятно, по этой причине назывались также скифами. Pollux. p. 408. sq.

244

В древности Атеней, а в наши времена Шнейдер и другие обвиняют Платона за то, что он в этом месте говорит о Перикле еще живущем, между тем, как Перикл умер уже в 4,87 олимп. Но из подлинных слов Платона почти вовсе не видно, что он разумел его живущим. Одно только выражение ἃ δὲ αὑτὸς σοφὸς ἔστιν как будто указывает на время настоящее, но, говоря о великих людях, греки часто употребляли настоящее вместо прошедшего.

245

Беспастушные, ἄφετοι, т. е. оставленные без стражи. Эту аналогию Платон, кажется, берет от священных животных, которые, как думали греки, пасутся только под покровительством Бога. Plul. Lucull, p. 507 sq. Crit. 119. D. ἀφέτων ὄντων ταύρων ἐν τῷ Ποσειδῶνος ἰερῷ.

246

Клиниас и Алкивиад были дети Клиниаса, павшего при Херонее, и находились под опекою Перикла и Арифрона, брата его. Plut. Alcib. 191 F.

247

На востоке был, а частью и теперь есть обычай объяснять известный предмет приточно. Ученые находили много причин, которыми мог поддерживаться этот обычай, и целей, для которых он существовал. В этом месте Платон указывает на особенный и замечательный случай употребления приточной речи: ὡς πρεσβύτερος νεωτέροις, μύθον λέγων ἐπιδείξω.

248

Излагаемая здесь притча об Эпиметее и Прометее есть подражание Гезиодовой о Прометее и Пандоре (Theogon. v. 535. sqq.). Первая мысль в ней, что люди, как αὐτόχθονες, произошли из земли (Empedocles natos homines ex terra ait, ut blutum. Varr. Fragm. T. I. p. 276. Ut merito maternum nomen adepta terra sit, e terra quoniam sunt cuncta creata. Lucr. V, 794), или из земли, смешанной с водою, ἐκ πηλοῦ (Ovid. metam. I. 80), встречается еще у самых древних философов. (Ритт. Ист. Фил. др. вр. Т. I. ст. 245). Но так как софисты, пересказывая древние притчи, большею частью изменяли их в подробностях и приноравливали к своей цели, то и Платон изложил притчу об Эпиметее и Прометее совершенно в духе софистическом, то есть внес в нее множество щеголеватых фраз и ненужных повторений, перепутал в ней порядок рассказа и раскрыл ее в таком виде, что Протагор, доказывая ею изучимость добродетели, незаметно доказал и происхождение ее от богов, следовательно, поставил себя в противоречие с самим собой и подал Сократу повод к новому исследованию вопроса. (См. Arn. Eckert. Specimen in Protagorae apud Platonem fabulam de Prom.).

249

Под веществами, соединяемыми с огнем и водою, древние разумели воздух и землю. Огонь соединяется с воздухом (Lucr. III, 235. nec calor est quisquam, cui non sit mistus et аеr), а вода – с землею (Ovid. I. I.). Штальбом догадывается, что Протагор имел в виду учение Парменида, который стихиями всех вещей почитал землю, огонь и нечто третье, смешанное из того и другого. Brand. comment. cleat. I. p. 156. 165.

250

Прометей и Эпиметей почитались сынами Япета и Климены (Hesiod. Theog. 513), или Азии, дочери Океана (Apollod. 1. 2. 3. Сравн. Heynе Observ. p. 10.

251

Имевшим малое тело, ἂ μὲν γὰρ αὐτῶν σμικρότητι ἤμπισχε, quæ parvitate obduxit. Выражение вовсе не в характере речи Платоновой, но отличается странным сочетанием понятий, которым в то время щеголяли второстепенные поэты и софисты, старавшиеся самую обыкновенную мысль выразить в кудрявой фразе. Так всегда Платон дает каждому лицу в разговоре язык, ему приличный и, в угодность своей мимике, даже иногда допускает шероховатость речи; например, ниже: τῷ δὲ αὐτῷ αὑτὰ ἔσωζε.

252

Эпиметей значит непроницательный, непредусмотрительный (от ἐπιμηθεία); напротив, Прометей – проницательный, предусмотрительный (от προμηθεὶα). Платон, заставив Протагора рассказывать миф об Эпиметее и Прометее, поставил его в такое же отношение к рассматриваемому в разговоре вопросу, в каком находился Эпиметей к человеческому роду; последний, по непредусмотрительности, обидел человека, а первый, также по непредусмотрительности, обидел собственное свое положение, что добродетели можно учить, ибо в самом мифе приписал ей божественное происхождение. Поэтому-то в конце беседы, Сократ, намекая на Протагора, говорит: «Пусть тот Эпиметей не вводит нас в обман при исследовании, как, по твоим словам, обошел он нас при разделе».

253

На животных бессловесных, εὶς τὰ ἄλογα. Этих слов нет в списках