Далекие горы постепенно теряли свою туманную голубизну, и мы уже видели их грозные детали — отвесные скалы и глубокие ущелья, поросшие густыми лесами, тянувшимися до самых вершин.

— У меня такое чувство, — сказала однажды Сара, сидя у ночного костра, — что мы почти пришли.

Я кивнул, так как сходное чувство было и у меня. Мне казалось, что мы совсем рядом — неизвестно, правда, с чем. Что где-то в этих приближающихся горах мы найдем то, что ищем. Я вовсе не думал, что мы найдем Лоуренса Арлена Найта, давно, по моим предположениям, умершего, но был почти уверен, что вот-вот тропа оборвется и мы увидим ту вещь, которая нам нужна. Что же такое было нам нужно — я понятия не имел. Но это незнание вовсе не подавляло радостного предвкушения… Вот такую странную логику навевало окружающее. Бесконечная — скорее всего — тропа услужливо заканчивалась чем-то восхитительным.

Над нами мерцало спиралями голубовато-белое галактическое ядро.

— Интересно, — продолжила Сара, — вернемся ли мы когда-нибудь назад? И если вернемся, то сможем ли рассказать обо всем? Найдем ли слова?

— Найдем. Огромный белый город. Пустыня. Плоскогорье. Горы.

— Нет, не то. Исчезает чудесная таинственность…

— Для красоты всегда не хватает слов. Как не хватает их для страха и для счастья.

— Наверное… — согласилась она, — Так как, по-вашему, вернемся мы или нет? Есть ли у вас какие-то соображения на этот счет?

Я покачал головой. Кой-какие мысли у меня, конечно, имелись, но не настолько яркие, чтобы излагать их.

— А знаете, — сказала Сара, — я ведь не очень и беспокоюсь… Мне это кажется чем-то несущественным. Здесь есть то, чего я не находила нигде. Не могу сказать, что именно. Я много думала над этим, но так ничего и не определила.

— Через пару дней все выяснится…

Я чувствовал себя околдованным почти в такой же степени, что и Сара. Хотя она, конечно, могла быть более чувствительной и видеть все не так, как я. Ведь человек даже не может предположить, какие образы возникают в чужом сознании, как работает чей-то мозг, что запечатлевается в нем и как толкует он эти впечатления…

— Возможно, завтра, — сказала она.

Кивнув, я посмотрел на этого большого ребенка, говорившего: завтра, возможно, будет Рождество.

Но «завтра» не стало ни концом тропы, ни Рождеством. Оно стало днем, когда исчез Тук.

Мы обнаружили его исчезновение уже после полудня и, сколько ни пытались, не могли вспомнить, был ли он с нами на полуденном привале. Мы знали наверняка лишь то, что еще утром он был.

Пришлось возвращаться по тропе назад. Мы искали его, но безрезультатно. Когда наконец стало смеркаться, мы устроились на ночлег.

Это было, конечно, странно, что никто из нас не помнил, когда видел Тука в последний раз. Я очень удивлялся, когда думал об этом. Намеренно он покинул нас или заблудился?

А может быть, просто растворился, как сделал это Джордж в ту памятную ночь, когда агрессивное дерево загнало нас в здание из красного камня?.. Отчужденность Тука — единственно из-за нее мы не почувствовали его отсутствия сразу. День ото дня он все больше отдалялся от нас, становясь почти невидимым призраком. Это последнее, а также магические чары земли, по которой мы полушли-полуплыли, — вот что сделало вполне возможной незаметность исчезновения…

— Нет смысла продолжать поиски, — сказала Сара, — Если б он был где-то здесь, мы уже нашли бы его. Если бы он только присутствовал здесь…

— По-вашему, он уже не присутствует? — удивленно спросил я.

Она покачала головой:

— Он нашел то, что искал. Как и Джордж.

— Вы имеете в виду куклу?

— Это символ. Точка концентрации. Магический кристалл. Некая пред-Мадонна. Талисман…

— О Мадонне вы уже говорили, — напомнил я.

— Благодаря своей необычайной чувствительности, — продолжала Сара, — Тук воспринимал пространственно-временное запределье. Несносный, гадкий в повседневности — да, я признаю это теперь! — он был вне ее совершенно другим. Именно о таких говорят: не от мира сего.

— Вы сказали однажды, что он не выдержит пути, сломается.

— Да, я помню. Мне казалось, что он слаб, но так только казалось. В нем была сила…

Слушая ее, я не переставал мучить себя вопросами. Куда же мог уйти Тук? Ушел ли он вообще или просто ссохся до критической точки? Не остался ли он рядом — невидимый, неслышимый, дергающий нас за рукава в попытке привлечь к себе внимание?.. Хотя Тук не стал бы дергать. Он бы плюнул на нас и отвернулся. Его могли трогать только собственные тайные мысли. Ну, кукла еще… Исчезновение, вероятно, было для него желанным избавлением от нас…

— Вас теперь только двое, — сказал Хух. — Но не только. С вами друзья.

Я действительно забыл о Хухе, лошадке и роботе. Я думал о том, что нас, свалившихся сюда из бездонного космоса, ищущих здесь непонятно что, нас уже вдвое меньше…

— Хух! — сказал я, — Ты ведь что-то почувствовал, когда нас покинул Джордж? А теперь?

— Я ничего не слышал, Майк. Знаю только, что Тук ушел не сразу. Это тянулось долго, не один день. Он просто таял, становясь все меньше и меньше…

Вот так, подумал я. Все меньше и меньше. И даже неизвестно, был ли он с нами весь — хоть минуту…

Сара стояла рядом с гордо поднятой головой, словно бросала вызов в темноту кому-то или чему-то. Быть может, обстоятельствам, отнявшим у нас Тука. Мне уже не верилось, что в этом замешаны какие-то посторонние силы. Все сделали Тук и его башка…

Пламя вспыхнуло ярче, и я увидел слезинки, скатывавшиеся по щекам Сары. От прикосновения моей руки она вздрогнула, повернулась ко мне и вдруг — чего уж никак нельзя было предвидеть — уткнулась лицом в мое плечо. Я обнял ее, и она горько разрыдалась.

У костра неподвижно стоял бесстрастный Роско, и в тишине, прерываемой всхлипами Сары, я слышал: «предмет, привет, стилет, скелет, билет, галет…»

Мы прибыли следующим утром. Именно «прибыли», потому что никто не сомневался, что это место и есть цель нашего многодневного похода.

Поднявшись на небольшой холм, я увидел две огромные скалы, в щель между которыми ныряла наша тропа, и понял: перед нами вожделенные ворота.

Вдали высились горы, те самые, которые не так давно были похожи на размазанное фиолетовое пятно. Фиолетовость все еще оставалась, и это она отбрасывала на голубую землю, по которой мы шли, свою угрюмую тень.

Во всем — и в этих горах, и в воротах, и в ощущении того, что мы у цели, — во всем этом была такая завершенность, что я стал опасаться подвоха.

— Хух! — сказал я громко.

Он не откликнулся, хотя и стоял рядом с нами, также глядя на всю эту странную правильность.