– Василий Васильевич, почему вы не захотели поддержать меня? – с явной обидой в голосе обратилась она ко мне.

– Как не захотел поддержать, где поддержать, в чем поддержать? – с недоумением возразил я.

– Да вот, в такой-то день, когда у вас назначали кандидатов для Учредительного собрания.

– Да как же я мог поддержать вас, когда вас никто не предложил?

– Я же об этом и говорю. Почему вы меня не захотели предложить?

Пришлось довольно пространно объяснять наивной даме, почему я не мог этого сделать, и объяснять со всей возможной для меня (не особенно значительной) мягкостью выражений.

Как я узнал потом, она обращалась с подобной претензией не к одному мне, а к целому ряду лиц и от всех должна была выслушать более или менее однородную отповедь.

Тотчас же она заявила о выходе из нашей партии, и с очень большой быстротой она сорганизовала свою партию – партию женского равноправия468. С этого ей следовало бы начинать. Она сумела привлечь в свою партию различных дам, частью беспартийных, частью партийных из различных партий, например Софью Андр[еевну] Карееву, до тех пор бывшую записанной в партию кадетскую. Кажется, она даже забыла формально выписаться из этой последней и числилась членшей двух партий одновременно. Мало того, что она, Кареева, вошла в женскую партию, но она позволила себя выставить кандидаткой в Учредительное собрание от Петербурга, хотя одной из последних в списке, следовательно, кандидаткой заведомо фиктивной, – на первом месте красовалась Шишкина469. Вместе с тем Кареева подписалась под женским воззванием с настойчивым приглашением всех мужчин и в особенности всех женщин голосовать за женский список. А так как в то же время в кадетском списке кандидатур по Петербургу на одном из фиктивных мест значился ее муж Ник[олай] Ив[анович] Кареев, то я смеялся над нею, говоря, что лавры Анны Серг[еевны] Милюковой не дают ей спать и она выступила в поход против своего мужа, агитируя против его избрания, и к этому прибавлял, что выбор лидерши, заведомой дурехи, не делает чести ее проницательности. И она, и Николай Иванович добродушно смеялись, не возражая, причем мне казалось, что они оба или по крайней мере она тут только заметили некоторую неловкость своего выступления. Надо заметить, что Кареев в это время вовсе не чувствовал в себе жара для политической борьбы, в ней не участвовал и если позволил выставить свою кандидатуру, то только как фиктивную.

Что же касается Шишкиной, то она перед самыми выборами в Учредительное собрание начала какой-то женский журнальчик для пропаганды своего списка. Так плохо она понимала положение вещей и смысл партийной борьбы, что имела наивность обратиться ко мне (конечно, не к одному мне) с просьбой написать для ее журнальчика статью с призывом голосовать за женский список (т. е. против списка моей собственной партии)470. К счастью, она назначала для написания какой-то слишком краткий срок, который дал мне удобную возможность уклониться от исполнения ее просьбы, не объясняя ей всей степени ее наивности. На выборах в Учредительное собрание женская партия получила полнейшее фиаско: она не только нигде не провела ни одной кандидатки, но [и] собрала самое ничтожное, до курьезности ничтожное число голосов, кажется, не достигавшее в общей сложности по всей России одной тысячи. Впрочем, и другим партиям, кроме большевиков и эсеров, особенными успехами гордиться не приходилось.

Я был выставлен кандидатом Центрального комитета и затем двумя местными – Новгородским и Оренбургским. Из этих двух губерний в Новгородской я часто бывал, притом в разных местах – и там меня знали. В Оренбургской я никогда не бывал, никого лично не знал и был удивлен выставлением там моей кандидатуры. В Новгородской губернии, долженствовавшей выбрать 8 членов Учредительного собрания, я в списке стоял на втором месте, после Душечкина, старого члена Трудовой группы, очень заслуженного и уважаемого педагога и земца Боровичского уезда, но совершенно не известного за пределами Боровичского уезда. В Оренбургской губернии, не помню, сколько человек избиравшей, я стоял в списке на первом месте471.

В сентябре и октябре я совершил несколько кратких агитационных поездок в Новгородскую губернию. В этот период мои выступления имели совершенно иной отголосок, чем в первый период революции. Тогда я имел по большей части значительный успех; неудача случалась редко. Теперь беспримесного успеха я не имел нигде и ни разу; напротив, полные провалы случались беспрестанно. И любопытно вот что. Ораторами нашей партии, кроме меня, заранее назначенного и специально приехавшего, на моих митингах не выступал никто; никто не выступал и от кадетов. Напротив, большевистские и эсеровские, особенно левоэсеровские ораторы росли сами из местной почвы; часто это были люди малообразованные, иногда совершенно невежественные, позволявшие в своих речах грубые ляпсусы, но почти всегда обладавшие умением бойко говорить демагогические речи, производившие впечатление; эсдечьи ораторы появлялись сравнительно редко, но появлялись. А между тем энесские комитеты, так же как кадетские, существовали и в Новгороде, и в других городах Новгородской губернии; к энесам принадлежал новгородский городской голова Ушаков и председатель Новгородской губернской управы (фамилию не помню472; оба выбранные после революции), оба очень дельные люди, хорошие знатоки местных дел, пользовавшиеся широким общественным уважением далеко за пределами своей партии. Они мне давали ценные материалы для моих речей, но сами выступать отказывались. В Старой Руссе членом энесской партии был очень уважаемый врач Глинка (зять известного публициста-народника Кривенко), и он тоже никогда на собраниях не выступал. Молодежи на нашей стороне было тоже мало, а та, что была, не была достаточно активной. Упомянутый мною Душечкин вел агитацию и, кажется, был очень хорошим агитатором, но я с ним на собраниях ни разу не встречался. К тому же он не любил показываться вне Боровичского уезда, а я хотя и бывал в нем, но всегда как-то выходило, что в его отсутствие.

Раз я остановился в военном лагере на берегу Волхова, куда меня пригласили офицеры. Вероятно, эти офицеры не были сторонниками энесской партии (я их об этом не спрашивал), но все-таки их выбор остановился именно на мне, а не на каком-нибудь кадете, вероятно, потому, что они считали, что мне с моей аграрной программой легче найти дорогу к крестьянскому сердцу солдатской массы. Слушателей собралась масса в каком-то довольно тесном помещении.

Офицер открыл собрание, сказал несколько теплых слов о Трудовой группе, энесской партии и обо мне лично.

Я начал – и начал с земельного вопроса. Говорил о малоземелье, о необходимости расширения площади крестьянского землевладения. Сказал, что