— Лэрд Далсер не тратил время на создание тайников, потому что я сам по себе тайник. Ты глуп, если так ничего и не понял. Поясню, потому что ты до сих пор изображаешь из себя тупого барана, в человеческом теле много костей, и большинство из них могут заключать в себе магическую структуру и контур к ней. Удобное вместилище, и не так уж требовательно к размерам, но его не используют. Уж очень трудно активировать и еще труднее сделать так, чтобы носитель амулета не умер из-за воздействия магических сил. Точнее, это считалось невозможным. Мы ведь не приспособлены жить с потоками магии в своем теле. Но есть исключения. Немного, очень немного людей, могут стать вместилищами. Теоретически, конечно, никто никогда не добивался подобного… до лэрда Далсера.

— Истинная кровь… — завороженно произнес маг.

— Да, — кивнул Дирт. — Во мне она почти чистая, и лэрду Далсеру удалось не просто создать работоспособные амулеты, а сделать так, чтобы они меня не убили при конструировании структур и контуров к ним. Он ведь давно хотел создать работающие структуры высоких уровней, но не было подходящего материала для его замыслов. На обычных людях его идея не срабатывала, даже пробовать не стоило. Со мной он получил то, чего ему не хватало. Вы там, наверное, удивились, когда он спас мою мать? Мою будущую мать. Променял жизнь лэрда империи на судьбу изгнанника.

— Он бы и не тем пожертвовал ради своего увлечения… — пробормотал маг. — Далсеру всегда было наплевать на все, кроме схем на пергаменте. За то, чтобы перенести их на подходящий материал, он бы ничего не пожалел. Ему плевать на твою мать и на тебя, ему нужны были лишь ваши кости.

— Не совсем так, кости сами по себе бесполезны. Структура работает, только если заключена в живой организм. Вне меня они бесполезны. В мертвом теле тоже. Так что вытаскивать кости нет смысла. И не только кости, лэрд Далсер смог и другие части тела привлечь. Например, мою печень. Этот амулет еще не созрел, но когда он заработает, выйдет нечто, до чего, наверное, даже древние не додумывались. Когда лэрд начал работу, меня два месяца тошнило, а глаза налились желтизной. Но это стоило того.

— Далсер — сумасшедший садист…

— Разве не понятно, что добротой в этом мире не прожить? Он все правильно сделал. Жаль только, что вы пришли слишком рано. Структуры должны вырасти вместе с организмом, налиться силой с возрастом владельца. Они не должны были включаться до этого. Созрели лишь некоторые, и одна из них спасла меня от выстрела в спину. А потом, когда лэрд Далсер больше не показывал мне на ночь серебряный шарик, сработало то, что он записал в моей памяти. Его голос предупредил, что из-за вас, из-за того, что он погиб раньше времени, мне придется нелегко. Так и получилось. У меня теперь болит все, и особенно голова. Глаза снова становятся желтыми. Я устал от этой боли и бегать от вас устал. Хорошо, что вы все сдохли, теперь мне будет чуть полегче. Боль не может длиться вечность, скоро структуры станут стабильными. Так говорит голос лэрда Далсера. По ночам он разговаривает со мной. Каждую ночь… Даже после смерти он остался хорошим учителем. Вам таким не быть…

— Да ты спятил… — Мексарош покачал головой. — Разве ты сам не понимаешь, что спятил от боли, которая вызывается растущими структурами? Только сумасшедший будет разговаривать с мертвыми. Позволь мне помочь тебе, может быть, мне удастся убрать боль. Я умел это. Тут дело даже не в магии, а в особых словах, в порядке их произнесения, в ритме. Этот дар у меня не пропал.

Дирт указал в сторону леса:

— Черный, посмотри туда.

Маг обернулся и окаменел от невероятного зрелища. На опушке леса стояло чудовище столь жуткого вида, что человек со слабым сердцем мог умереть от одного взгляда на него. Тварь была неописуемо страшна обликом и размерами. Поднявшись на задних лапах, передними она облокотилась о кривую сосну и не моргая уставилась на то, что осталось от отряда, огромными глазами цвета рубина.

— Куджум, — охнул Мексарош.

Он не раз видел череп этого существа и даже пытался вообразить, насколько странно и страшно должно было выглядеть живое чудовище.

А теперь увидел и сразу понял — это оно и есть.

— Да, — подтвердил Дирт. — Куджум. Древний зверь. Он такой страшный на вид, что отец преподобного Дэгфинна объявил его хранителем леса. Из-за куджума никто не мог на лишний шаг отойти от Хеннигвиля. Люди глупы, они любят бояться. Я могу подойти к куджуму и погладить шипы на его хвосте. И он не тронет меня, поскольку привык, что я хожу по его лесу, и он помнит, что никогда не видел от меня ничего плохого. Он не выдумывает лишние страхи. Он безобиден. Его любимая еда — орехи. Я, бывало, его ими подкармливал. А еще он очень любит мед и муравьев. Его броня — это защита от насекомых, а рога и шипы — от хищников. Кривые когти на лапах — чтобы карабкаться по старым деревьям, где в дуплах живут пчелы. В лесу давно уже нет хищников, которые могут быть опасны для него, но броня никуда не делась. Вы все так глупы и глухи, что не замечали, как за вами крадется такой огромный зверь. И ничего не поняли, даже когда он попался на глаза вашим дозорным. Я думаю, он просто хотел увидеть, как я одного за другим убью всех, кто погубил Хеннигвиль. Он ведь привык к нам за столько лет. Люди его подкармливали в холодное время. Преподобный Дэгфинн называл это данью. Смешно, но Зверь стал ручным, при том что почти все его боялись до смерти. Просто люди жили отдельно от него, не пересекались, им нужны поля и море, а ему лес. Он привык к нам. А теперь дани не будет, и куджуму трудно придется зимой. Ни муравьев, ни пчел, ни орехов, а он большой, ему нужно много еды.

— Он не тронет нас? — мало что уловив из сказанного, пролепетал до заикания перепуганный страшным зрелищем маг.

Дирт покачал головой:

— Наш Зверь никогда не выходит на открытое место. Я такое ни разу не видел. А если бы и вышел, мы ему неинтересны, он не ест людей. Правда, на глаза он не любил показываться, как делает сейчас. Но это, наверное, из-за нервного потрясения. Он ведь никогда не видел столько смертей, вот и ведет себя странно. Но тебе, черный, не зверя надо бояться.

— Ты о чем?

Дирт крутанул между пальцев длинную стрелу с серым оперением:

— Я надел на нее медный наконечник. Он годится для охоты, но плох для убийства тех, кто защищается железными доспехами. Я хотел убить тебя таким. Выпустить стрелу в живот, смерть от подобной раны мучительная и долгая. Зря ты не носишь броню.

Мексарош, с тоской покосившись на латы, набитые костями и прахом Патавилетти, кивнул:

— Зря, — и, хватаясь за последнюю соломинку, чуть ли не взмолился: — Дирт, я ведь был добр к тебе. Не позволял спайдерам ничего лишнего. Без меня они бы тебе уши отрезали. И это не самое страшное, на что они были способны.

— Выпрашиваешь жизнь?

— Выпрашиваю. — Маг признал очевидное.

— Помнишь Кериту?

— Кого?

— Девушку, с которой я хотел уйти из Хеннигвиля, звали Керита. Она не выпрашивала жизнь. Она просто побежала. И у нее тоже не было доспехов. — Дирт указал рукой на юг, туда, где нездорово-пестрая поверхность болота соединялась с синевой небес: — Где-то там, на другом конце равнины, стоит город. Развалины города. Говорят, в его окрестностях до сих пор водятся демоны. Но их тебе тоже не надо бояться, ведь глупо пугаться того, чего ты никогда не увидишь. Я не буду спорить, в какую почку прилетит стрела. Просто беги.