– НЕТ! Фредо, уезжай. Мы должны бежать отсюда!

– Джош! Донни! – крикнул Фредо. – Ответьте, если живы!

Кто-то там был, между фургоном и стеной, грузная, почти человеческая фигура.

– Фредо, не надо, – прошипела Эми. – Фредо, не надо. Разверни. Пожалуйста. Разверни фургон…

Фредо протянул руку в карман и вытащил серьезно выглядевший черный револьвер.

– Донни? – спросил он.

Никакого ответа. Фредо направил пистолет на фигуру, между ним и его целью было только боковое стекло. Эми видела, как в стекле отразилось лицо Фредо. Внезапно его глаза расширились. У него еще осталось время сказать «Охре…», прежде чем случилось несколько событий, и так быстро, что Эми не успела осмыслить их все.

Пока Фредо сосредоточился на фигуре за окном сиденья водителя, что-то разбило ветровое стекло справа от него. Что-то – длинное и розовое размытое пятно – пронеслось сквозь стекло, схватило правый бицепс Фредо и аккуратно отрезало его. Руку, все еще державшую пистолет, выдернули через стекло в ночь. Прежде чем Фредо успел закричать или повернуться и посмотреть, что произошло, рука вернулась обратно с пистолетом, направленным на Фредо. Собственный палец Фредо, управляемый кем-то снаружи фургона, нажал на спусковой крючок. Череп Фредо взорвался.

И все это произошло за две с половиной секунды. Эми успела только заметить, как стекло разбилось, мелькнуло что-то влажное и мясистое, и раздался выстрел. А потом оказалось, что она покрыта кусочками стекла и каплями свежей крови.

И на сиденье лежал Фредо, мертвый.

Суд у огня

Оуэн наставил дуло револьвера мне в голову. Импровизированный полуночный трибунал собрался вокруг костра. Я дрожал. Костер, как и любой другой лагерный костер, слишком сильно нагревал грудь, зато спина постоянно мерзла.

Оуэн ждал в котельной, надеясь, что кто-нибудь приползет обратно, спасаясь от боя, который, очевидно, шел на другом конце. Он терпеливо ждал, слушая адское эхо выстрелов и крики, ждал, пока автоматы и дробовики обрывали крики, один за другом. Он ждал, пока я кричал в туннель, зовя ТиДжея, Хоуп, Кори или любого другого. Он наблюдал, когда я бросился в угол, обхватил голову руками и слушал, как эхо криков пролетает через мою голову, опять и опять, опять и опять.

А потом я увидел, как ствол ткнулся мне в лоб, и Оуэн рывком поставил меня на ноги.

Спустя пять минут я уже стоял перед толпой в красных комбинезонах. Никто не спал. Эхо выстрелов, гремевших в нескольких кварталах от нас – прямо позади загадочных ракет, вылетевших из того же места, – разбудило всех и привело в максимальную боеготовность.

– Теперь, когда все внимательно тебя слушают, – сказал Оуэн из-за девяти миллиметров, – почему бы тебе не рассказать им, что это за стрельба.

Я очень устал. То самое уникальное изнеможение, которое появляется вслед за цепочкой неудач. Бесплодность усилий и тупицы вокруг забирают из человека много энергии – уж это-то я знал, потому что очень часто в своей жизни оказывался в таком положении. У меня не осталось сил защищать себя…

Эти чертовы крики.

– Делай, что хочешь, Оуэн. Только не устраивай из этого шоу.

– Шоу. Вот, как ты думаешь об этом, братан? – Он покачал головой. – Хорошо. Разрешите мне кратко изложить ситуацию для чертовых присяжных. Вы с ТиДжеем нашли потайной туннель. Вместо того чтобы рассказать об этом лагерю, вы побегали на цыпочках, собрали зеленую банду и попытались улизнуть, пока все спали. И вы бросили больных людей, бросили беременных женщин, бросили матерей, которые не видели своих детей с начала эпидемии.

– Над нашими головами по-прежнему жужжат дроны. Если внезапно население лагеря с трехсот человек сократится до нуля и чертова толпа стихийно нарисуется за оградой, они сразу рюхнут, что произошло. И тогда на эту толпу прольется кромешный ад. Мало кто из нас уйдет живым. Или вообще никто.

– И, конечно, ты сам принял решение, в одиночку, верно? Потому что ты самый умный из всех. Мы бы не смогли найти способ сделать это, не уничтожив весь карантин. Нет, только ты.

Я пожал плечами:

– Оуэн, ты бы нас остановил. И ты об этом знаешь. И тут же начал бы тыкать своей пушкой всем в лицо. В точности, как сейчас.

– И почему я всегда это делаю? Да потому что я ублюдок, верно? Ну, и почему ты не рассказал всем, что случилось с твоими друзьями, которые поползли в туннель?

– Мы не… знаем в точности. Мы слышали выстрелы и…

– С ними случилось в точности то, что я тыщу раз говорил тем, кто пытался отсюда вырваться. И то, что я бы объяснил тебе – опять, – если бы ты спросил. В первый же день, когда за нами закрылись ворота карантина, я сказал, что любой, кто пересечет линию, умрет. Потому что любой за линией знает, что мы все зараженные. И эта ограда – единственное, что охраняет нас от прилива, который иначе превратится в чертовы реки крови. И это означает, что мы все должны держаться вместе. Но ты, ТиДжей и все зеленые, вы никогда этого не понимали.

Я покачал головой:

– Нет. Разница в том, что появилась возможность вырваться на свободу и люди захотели воспользоваться ею. В отличие от тебя.

– Угу. И, чтобы быть точным, ты бы тоже сбежал, а? Если бы я появился на пять секунд позже?

– Да, черт побери.

– Ты даже не понимаешь, о чем я говорю, ты, маленький высокомерный придурок. Ты единственный, кто может отличать инфицированных от неинфицированных. И если бы ты сбежал, какой выбор оставил бы нам, когда из-за ограды появился бы следующий грузовик, набитый народом? Какой выбор у нас остался бы – конкретно у меня? Никакой, только сжечь всех и каждого. Братан, ты пополз в эту дыру и обрек на смерть всех мужчин и женщин, которых бы затолкали через эти ворота. И ты бы обрек меня на убийство, ради того, чтобы защитить три сотни болтающихся членов, которые пытаются остаться в живых. На всю оставшуюся жизнь я запомнил последнее выражение на каждом лице, в которое стрелял, и каждую ночь я чувствую запах их кожи, сука, и горящих волос. И я держу пари, что ты не потратил даже трех секунд, чтобы подумать об этом.

– Я не знаю. Я… Эми…

– Если бы ты прошел через туннель и федералы обрушили бы смерть на больницу, ты бы почувствовал облегчение. Ты никогда не думал о нас. Ты думал только о том, чтобы спасти свой зад. И это говорит мне, что ты собираешься саботировать эту операцию при первой же возможности, которую получишь, по любой эгоистической причине, которая прыгнет в твою жирную высокомерную голову. А это означает, что мы больше не можем доверять твоему суду, ты больше не можешь быть нашим «Человеком-пауком». А это означает, что пока ты жив и бродишь вокруг, триста – простите, двести семьдесят – человек, мужчин и женщин этого карантина, находятся в опасности. Есть кто-нибудь здесь, включая тебя, Вонг, кто может привести убедительный довод против?

Никто ничего не сказал. Даже я. Выл ветер. Языки огня метались и потрескивали. Я посмотрел в костер, и сгоревшие глаза двух дюжин закопченных черепов уставились на меня.