• Что мы знаем о памяти?

Что об этом у меня есть история (много историй, но эту я люблю больше всех) – о том, как приехав в Вильнюс, я увидела куст цветущей желтой акации (караганы) и спросила у местных: «А белая тут цветет?» Местные посмеялись: «Вильнюс тебе не Одесса, для белых акаций у нас недостаточно юг», – и я это запомнила, как доказательство, что теперь я живу на севере. Я – и вдруг северный житель, ну надо же! Как-то прежде в голову не приходило так поставить вопрос.

Шли годы; я люблю использовать это выражение, когда собираюсь рассказывать о том, что случилось всего неделю спустя. Но на этот раз прошли действительно годы. Восемь лет. В конце мая одиннадцатого во дворе дома на улице Ночес, где мы тогда снимали квартиру, расцвела белая акация. «Единственная в городе сумела выжить на севере», – так я подумала, увидев ее.

Через несколько дней я увидела пару больших цветущих акаций неподалеку от моста через речку Вильняле. Потом совсем огромную в самом центре, во дворе на улице Лидос. Они появлялись одна за другой. В июне оказалось, у нас весь город в белой акации. Белых акаций (взрослых и даже старых) здесь чуть ли не больше, чем деревьев других пород! Старожилы на мои удивленные вопли отвечали: «Всегда так и было», – а одна женщина вспомнила, что когда училась в школе писала на биологии про робинию (так ее называют ботаники) реферат. Слушая их, я сама почти вспомнила, что в Вильнюсе ежегодно цвели акации, в точности как в Одессе, просто я к ним привыкла и перестала их замечать, а теперь вдруг ка-а-а-ак заметила заново! Ничего удивительного, я довольно рассеянный человек.

К счастью, вскоре приехал в гости мой друг, который прежде бывал здесь в июне. Я потащила его смотреть акации, и он обалдел – да быть такого не может! Он тоже помнил, что раньше белые акации у нас не цвели. Вдвоем, в моменты сомнений опираясь друг на друга, мы смогли удержать в памяти предыдущую версию Вильнюса – северного, без акаций. «Это тебе не Одесса!» – саркастический смех.

Потом у нас появились черешни, персики и магнолии, но мне уже было легче помнить то время (не время!), когда их не было. Опыт есть опыт, его, говорят, не пропьешь.

• Что мы знаем о памяти?

Что с тех пор, как в Вильнюсе появились белые акации и все местные старожилы дружно вспомнили, что они были у нас всегда, я внимательно слежу за развилками, на которых изменяются общие воспоминания о том, как в мире обстояли дела. Не сомневаюсь, что многое упускаю, все-таки сложно обрабатывать подобную информацию человеческой головой. Но кое-что удается заметить, и даже этого более чем достаточно, чтобы понять, как мы (дружно, всем человеческим миром) скачем из вероятности в вероятность. И к каждой из версий реальности прилагаются наши воспоминания о том, что так было всегда.

• Что мы знаем о памяти?

Что вееру вероятностей соответствует веер воспоминаний, для каждой из вероятностей – свой набор. Допускаю, что с непривычки звучит ужасно, а так-то отличная новость. Если, ясно понимая, что здесь сейчас происходит, ищешь хоть какой-то повод для оптимизма, то вот же он.

Лейн, второе лето 1-го года Этера

На третий день внезапного лета Сарелика Та Митори наконец взяла выходной (порт, в отличие от лавок и ресторанов, работал в обычном режиме, нельзя просто так закрыть целый порт) и отправилась с дочкой к морю, на любимый Каменный пляж. Вошли в по-летнему теплую воду, то есть в воду вошла Сарелика Та Митори, а девчонка была у нее на руках, строгая и серьезная, как будто купаться в море – трудное, но полезное дело; впрочем, когда ты младенец, это, наверное, так и есть. Вышли на берег, мокрые и довольные, сели в шезлонг, и вот тогда Сарелика Та Митори разрыдалась, потому что все, конечно, отлично, жизнь продолжается, дочка – лучшая в мире девчонка, но, когда они с Там Кином вместе ходили купаться, это он нес ее на руках. А потом сидел рядом, улыбался, рассказывал удивительные истории, открывал ледяной лимонад. И вот так уже больше не будет. Что угодно может случиться, а это – нет. Все-таки любить мужа и дочку – очень разные вещи, даже когда они – один человек.

Сказала дочке сквозь слезы:

– Не обращай внимания, дорогая. Все в порядке. Просто вместе с тобой настоящей я люблю тебя прошлого. Но это и хорошо.

Девчонка погладила ее по голове. Жест получился неожиданно взрослый, так обычно родители ободряют загрустивших детей.

– В этой жизни пусть уже будет как будет, – вздохнула Сарелика Та Митори. – Ты есть, ты рядом, и спасибо, что так. Но в следующей смотри мне! Чтобы родился когда и кем надо! И обязательно меня отыскал! Потому что было здорово, но слишком мало. Еще как минимум сотню лет головокружительного романа ты мне задолжал.

Девчонка серьезно кивнула. Но тут же вспомнила, что ей пока положено быть младенцем, и пронзительно заорала, размахивая кулачками в сторону моря, что на ее языке означало: «Купаться еще давай!»

Домой вернулись уже на закате. Сарелика Та Митори уложила дочку в садовый гамак и пошла варить кофе. А когда вернулась, девчонка была не одна. Рядом с гамаком стояла… а вот кто, интересно? Точно не Гая Аника и не Лита Ниярди, они не такие высокие. И не с работы. И не соседка. Но кто же тогда?

– Прости, я без приглашения, – сказала гостья. – Ший Корай Аранах говорил, что надо бы нам вдвоем к вам зайти. Но он сейчас ужас как занят: лето вернулось, друг притащил ему кошку, еще и крышу срочно надо чинить. Еле выбрался на полчаса попить со мной кофе, да и то не в центр, а к соседям, в «Красный стул». И я подумала, если случайно застану вас дома, значит, судьба не против, можно без него к вам зайти.

Она наконец обернулась, и тогда Сарелика Та Митори поняла, кто к ним пришел в гости. Никогда до сих пор не видела Лестер Хану, но так много о ней слышала от мужа-Ловца и его приятелей, что ошибиться никак не могла. Ясно, что такая высоченная, белокурая, смуглая, сероглазая, красивая, как фея из книжки и задира-отличник из параллельного класса, может быть только она.

– Ну и дела творятся, – вздохнула Сарелика Та Митори. – Сначала лето, которое не предсказали синоптики. Теперь ты в гости пришла. Даже не знаю, какого ждать продолжения.