— Я сама хочу приехать домой. Не хочу, чтобы ты меня встречал.

«Согласись, пожалуйста, — думаю я. — Сделай это для меня».

Он медлит.

— Хорошо, — говорит он. Думаю, он понял, что мои намерения могут измениться, если он не пойдет на уступки. — Ты в этом уверена?

— Да, — говорю я.

— Почему тебе не взять такси?

— Можно и такси.

— Китти?

— Да?

— Поезжай сначала домой к отцу. Я встречу тебя там.

Я не понимаю.

— Зачем? Я хочу поехать к себе домой.

— Было бы лучше, если бы ты приехала к отцу. — Он не хочет объяснять. Но что-то в его голосе, не допускающий возражений тон, дает мне понять, что это важно.

— Хорошо, — говорю я после паузы.

Мне слышен его вздох облегчения.

— Отлично. Я тебя там встречу.

— Почему? — снова спрашиваю я.

— Твой отец беспокоится, и братья тоже. Они захотят тебя увидеть.

— А если это не так?

— Что не так?

— Если они мне не братья, а он не отец? — Опять пауза.

— Но они — твоя семья.

Мы прощаемся, и я кладу трубку. Мы не сказали друг другу всей правды. Мне не понятно, почему я не могу ехать домой. Он мне этого не говорит. Может, полиция там или около дома — поджидают, когда я привезу домой Меган? А я не сказала ему о Меган. Это я разорвала нить правды. Это я не была с ним до конца откровенна. Никогда раньше я так не поступала. Мы всегда были открыты друг перед другом — по крайней мере, настолько открыты, насколько способно открыться человеческое существо. Все это относительно. Поверил ли он мне относительно Меган? Была ли в моем голосе та нотка, что открыла ему правду? И не оттого ли он не объяснил толком, почему мне не следует ехать домой?

Я стою в телефонной будке, а дождь колотит по крыше и затекает в дверные щели. Мне очень одиноко и очень холодно. Ноги окоченели, и я начинаю дрожать, зубы стучат, и я ничего не могу с ними поделать. А что, если оставить Меган и уехать домой без нее?

В этом не было бы ничего ужасного. Ее ищет полиция, и в кафе ее запросто обнаружат, пока она играет шариками из шоколадного пирожного, поджидая, когда я приду. Можно даже позвонить в полицию, сказать им, где она, и тогда они приедут и заберут ее.

Я не могу этого сделать. Привезла ее сюда я, и мне отвозить ее домой. Ей всего лишь восемь, или девять, или десять, или одиннадцать. Я ей нужна. Я медленно делаю глубокий, успокаивающий вдох и выхожу под дождь.

Когда я возвращаюсь, официантка сидит с Меган и ведет с ней оживленный разговор. Какое-то время я наблюдаю за ними, вновь подумывая о том, чтобы уйти, но заставляю себя приблизиться к ним. Девушка с оранжевой помадой — которая в тон ее халатику и смотрится довольно глупо — разрумянилась и улыбается. Едва завидев меня, она встает.

— Мы с Бетти играли в рифмы. У нее очень здорово получается.

О ком это она говорит? Я оглядываюсь вокруг, надеясь увидеть кого-то по имени Бетти, но в комнате больше никого нет.

Меган смотрит на меня из-под опущенных век, знакомым взглядом, который так и пронизывает меня, обвиняя в пренебрежении и измене. Неужели она может читать мои мысли? Неужели знает, что я думала о том, как бы ее оставить?

— Привет, мам, — говорит она.

Я с увеличивающейся быстротой начинаю понимать, что не могу связать концы с концами. Над всей этой ситуацией нависла такая атмосфера искусственности, что мне просто трудно запомнить, как может одно соответствовать другому. Мы живем в какой-то мыльной опере. Нет ничего подлинного. Каким-то образом мы выстроили это невероятное, фантастическое сооружение, и я не знаю, как все это остановить. Мне хочется захлопать в ладоши и проговорить: «На сегодня достаточно. Отлично сработано. Все выступали блестяще. Второе действие — завтра».

Меган встает и подходит ко мне. Берет меня за руку.

— Пойдем, мама, — говорит она. — Идем, поищем папу.

Я смотрю на девушку, которая все еще сидит за столом и любезно улыбается. Неужели она всему этому верит? Но она мило помахивает нам пальцами.

— До свидания, Бетти, — говорит она. — Встретимся как-нибудь еще?

Меган энергично кивает:

— Вы очень хорошо играете в рифмы.

— Идем, дорогая, — говорю я и беру Меган за руку. — Папа нас давно ждет.

Мы выходим из кафе. Чувствую, как дрожат у меня колени. Я не оглядываюсь. У меня внутри поднимаются волны безудержного смеха. Один раз Меган оборачивается к окну кафе и по-детски машет рукой.

Я иду быстрее, увлекая ее за собой. Как только кафе исчезает из виду, я не в силах сдержать смех. Мы обе на ходу покатываемся со смеху, цепляемся за фонарный столб, чтобы не упасть.

— А как ты сказала, сколько тебе лет? — произношу я, задыхаясь от хохота.

Она распрыгалась от возбуждения.

— Шесть, — говорит она и заливается смехом.

Смех вновь завладевает мной, хотя я и не очень-то понимаю почему. И что смешного в том, что она сказала, будто ей шесть? Может, мне доставляет удовольствие, что не только я заблуждаюсь относительно ее возраста? Чем больше я ее знаю, тем меньше значения это имеет.

Мы немного успокаиваемся и стоим, глубоко дыша. Я стараюсь не смотреть на Меган — даю ей возможность прийти в себя.

— Можно еще раз так сделать? — говорит она.

В ее голосе появляются резкие, писклявые нотки, и она больше не смеется. Ее лицо спокойно, и хотя глаза ее смотрят на меня, она видит не меня, а что-то за мной, видит даже сквозь меня, как будто на самом деле меня просто не существует.

— Нет, конечно же нет, — говорю я. — Я уже позвонила.

— И что мы теперь будем делать?

— Мы едем домой.

Она стоит передо мной неподвижно.

— Я не хочу ехать домой.

— Но ты же сказала, что хочешь.

Какое-то время она молчит, кажется, полностью отгородившись от меня.

— И мы должны ехать обратно на этом дурацком поезде?

Я киваю.

Она смотрит в пространство. Тот же самый взгляд, что был у нее на пляже у огня. Полное погружение в себя. Потерянность в параллельном, абсолютно другом мире. Мысль о костре напоминает мне о том, что у нее, должно быть, еще остались спички. По всей видимости, она взяла их на кухне у миссис Бенедикт. Я не решаюсь ее спросить, так как понимаю, что она будет все отрицать и ситуация может запросто вновь выйти из-под контроля. Я ничего не смогу поделать, если она начнет кричать на меня перед толпой.

Мы садимся на маленький поезд до Эксетера, затем на большой до Эдинбурга, который останавливается на вокзале Нью-стрит в Бирмингеме. Меган практически сразу же засыпает, свернувшись калачиком на своем сиденье и положив голову мне на колени. Я изучаю ее спящее лицо, пытаясь обнаружить признаки чудовища, прячущегося где-то у нее внутри. Она сосет большой палец правой руки, пока другие пальцы подрагивают и хватают прядь ее волос. Она так и светится детской невинностью, и не поддаться ее очарованию очень трудно. Мне хочется погладить ее по щеке или поцеловать в лоб, но я сопротивляюсь этому инстинктивному желанию, потому что знаю, она совсем не такая, какой кажется.