Джеймс ничего не говорит. Он садится рядом со мной и водит пальцами по крошкам на столе, крошкам, что, вероятно, лежат здесь неделями, и никто, кроме Джеймса, их не видит. Он сметает их, собирая все в аккуратную маленькую кучку.

— Давайте попьем кофе, — говорит Мартин и включает чайник.

Из посудомоечной машины он достает четыре невымытые кружки, слегка споласкивает их под краном. Когда он заканчивает, поднимается Джеймс и открывает кран. Наполняет миску горячей водой и «Фэйри» и как следует моет кружки. Затем приступает к работе над кучей грязной посуды, взгромоздившейся у раковины. Каждый предмет он тщательно споласкивает под бегущей струей.

— У нас же есть для этого машина, — говорит отец.

Какое-то время Мартин стоит без дела, затем берет полотенце для посуды и все вытирает.

Джеймс не обращает на него внимания.

Я сижу, наблюдая за ними, и внезапно обретаю спокойную уверенность. Не могу понять, почему я уходила, почему думала, что мне со всем этим не справиться. Тепло кухни проникает в меня и в конце концов доходит до моих бедных, холодных ног.

— Я подумал, что будет лучше, если ты придешь сюда, — говорит Джеймс, поворачиваясь, — потому что дома тебя ждет полиция. Я смылся через черный ход. Они думают, что ты взяла с собой этого ребенка: уже два дня, как девочка отсутствует. Будет лучше, если мы им позвоним и скажем, что они ошибаются.

— Джеймс, — говорю я.

Он смотрит на меня, но я не могу продолжать. Я слишком устала. Мне нужно сказать ему это, я хочу это сделать, но не могу подобрать подходящих слов.

Закипает чайник, во мне разливается тепло кухни, и я становлюсь ужасно легкомысленной. Наверное, все из-за этого шоколада, думаю я. Мне не хочется, чтобы кто-нибудь двигался, чтобы кто-то разговаривал. Мне просто хотелось бы удержать их всех вместе вот в этой старой, неухоженной кухне, где я выросла, где и не убирались-то никогда толком. Мне нравятся груды пустых банок из-под варенья и бутылки из-под вина в углу, вряд ли их когда-нибудь выносили, кипы счетов и документов, ожидающие своей очереди, стулья с неустойчивыми ножками. Вот здесь я выросла, это центральное место моего детства, где, казалось, и мамы-то не имели особого значения, потому что было столько любящих братьев.

Я сдаюсь, меня охватывает невероятная легкость. Смотрю, как Мартин готовит кофе, каким-то образом его огромные пальцы становятся аккуратными и точными, справляясь с гранулами, точно зная, сколько их следует отмерить.

Мы слышим, как скрипнула и захлопнулась входная дверь.

Джеймс поднимает глаза.

— Пол, — говорит отец. — Он сказал, что к этому времени вернется.

— Нужно позвонить Адриану и Джейку? — спрашивает Мартин.

— Нет, — говорит отец. — Они могут подождать. С Китти все в порядке — а это самое главное.

Джеймс так ничего и не говорит. Он снова садится рядом со мной. Он не улыбается, но смотрит на меня, и мне кажется, что он собирает каждую капельку энергии, которая ему подвластна, и переливает ее в меня. И как могла я когда-то не посвятить его в свои планы?

Отец идет к двери.

— Пол! — зовет он. Но ответа нет. — Странно, — говорит он. — Как это можно не зайти и не поздороваться?

— Думаю, он зайдет, когда захочет, — говорит Джеймс.

Отец открывает было рот, чтобы возразить Джеймсу, но вдруг вспоминает:

— А еда! Что же мы будем есть? Китайская еда, рыба с чипсами, яйца, бекон, сосиски, сыр для тостов…

В коридоре слышны шаги, и входит Пол.

— Привет, Китти, — говорит он невозмутимо. — Рад, что с тобой все в порядке.

Я не отвечаю. Не могу придумать, что сказать.

— Есть что-нибудь поесть? — говорит он, заглядывая в хлебницу. — И куда это весь хлеб подевался?

— В холодильнике, — говорит отец.

— Не густо. Сходить в магазин?

— Да, — говорит отец.

— Между прочим, вы оставили дверь незапертой. Кто угодно мог войти. Так нельзя.

— Так ты идешь в магазин? — спрашивает отец. — Мы все умираем от голода. Правда, Китти?

Я пытаюсь кивнуть, но не уверена, выполняет ли моя голова именно это движение.

— Отлично. Я иду в китайский магазин. Хорошо?

— Здорово, — говорит Мартин.

— Деньги давай, — говорит Пол отцу.

Я сижу, наблюдая за ними, и мне трудно поверить, что мы все взрослые, даже среднего возраста. У Пола волосы стали выпадать и на макушке совсем поредели, у Мартина живот стал явно великоват, отцу приходится надеть очки, чтобы сосчитать деньги, вынутые из кармана. Но иерархия осталась прежней. Отец — во главе, братья — все те же мальчишки.

— Выше нос, — говорит Пол, беря деньги.

— Возьми что-нибудь эдакое… — говорит отец. — Пару бутылок вина.

— Не думаю, что этого хватит на вино.

— Поторопись, Пол. Мы голодны. Потом разберемся с деньгами.

Пол идет к двери.

— Вернусь через полчаса, — говорит он и уходит, звеня ключами от машины.

Однако тотчас же возвращается.

— Вы не чувствуете запаха гари? — говорит он.

При открытой двери ощущается сильный запах. Когда мы поднимаемся и выходим в холл, к нашей тревоге добавляется неистовый, нервно пульсирующий, пронзительный звон пожарной сигнализации.

Меган, думаю я. Меган и спички. Значит, она пришла сюда за мной, прошла через открытую входную дверь, сама пробралась наверх по лестнице, нашла заброшенную комнату, соорудила гору из стульев, кроватей, простынь, полотенец, всего-всего, и пустила в дело спички.

— Меган! — кричу я и бегу вверх по лестнице.

Джеймс со мной, за мной, каким-то образом ему удается не отставать при его хромоте. Он догадался, думаю я.

Где остальные, я не знаю.

— Меган! — вновь кричу я, пока мы несемся по ступенькам, открываем двери на втором этаже, проверяем спальню, ванную, бежим дальше по скрипучему полу и вверх по винтовой лестнице в мастерскую отца. А мне уже слышно, как потрескивает костер, уютно так потрескивает, и я знаю, что Меган там, наверху блаженства, жжет спички в папиной студии. Она создает свой собственный тайный, завораживающий мир.

Я останавливаюсь у открытой двери. В центре комнаты гора всевозможных вещей — сложенный Меган шалашик — охвачена огнем. Здесь и отцовский мольберт, и холсты, и красно-черное покрывало с дивана, и книги с журналами. Однако это всего лишь костер, пока еще контролируемый. Меган в дальнем углу, сидит на подоконнике, смотрит на огонь пристально и спокойно, не осознавая опасности происходящего. Внизу надрывается пожарная сигнализация, от этого голова у меня раскалывается и более или менее связанные мысли никак не могут в ней удержаться.