В конце концов я тоже засыпаю, моя голова свешивается набок к окну. Во время каждого объявления остановки я резко просыпаюсь и, только проверив часы и убедившись, что мы еще не проехали Бирмингем, могу унять свое сильно бьющееся сердце. После этого не могу заснуть, вижу, как разносят напитки, и покупаю чашечку кофе. Шея болит от неудобной позы. Меган шевелится, ерзает, бормочет и вновь засыпает. Ставлю кофе перед собой и впадаю в дремоту, так не отпив и глотка.

Когда мы приближаемся к вокзалу Нью-стрит, мне приходится разбудить Меган. Она садится, раскрасневшаяся и возбужденная, ее короткая легкая челка некрасиво торчит. Мы выходим из поезда, поднимаемся по эскалаторам и попадаем на главный перекресток. Я беспокойно оглядываюсь, желая удостовериться, что здесь нет полиции и что Джеймс не нарушил уговора. Беру Меган за руку и тяну ее к ближайшей автобусной остановке.

— Куда мы едем?

— Домой.

— К тебе домой?

— Нет, к тебе. Ты должна показать мне дорогу.

Подходит автобус до Харборна, и мы устало залезаем в него. Проходим назад, на сиденье рядом я кладу новую сумку.

На половине пути Меган заявляет:

— Я не хочу ехать домой.

— Однако тебе придется.

— Я хочу поехать с тобой.

— Нет. Я же дура.

— Все дураки.

— Может, ты и права, — говорю я. — Но я предпочла бы, чтоб ты мне об этом не напоминала постоянно.

Мы выходим из автобуса на Харборн-Хай-стрит и останавливаемся. Я знаю, что Меган должна жить где-то поблизости.

— Как добраться до твоего дома?

Она не отвечает, поэтому я иду вперед по переулку, рассчитывая, что, если я пойду не туда, она меня остановит.

Она идет рядом со мной, надувшись, не собираясь ничего говорить.

— Ну давай же, Меган. Уже поздно. Я устала, ты устала, твоя мама будет волноваться.

— Нет, не будет. Она будет нянчиться с этим дурацким Генри.

Несколько секунд я стою в нерешительности, видя ее искреннее нежелание и испуг оттого, что ее опять возвращают к постылой домашней жизни.

— Ты должна пойти домой.

— Нет, не должна, — говорит она.

Она разворачивается и со всей силы бьет меня сзади под коленку. От неожиданности я не успеваю перехватить ее руку, и она ударяет меня еще раз, сильнее прежнего. На этот раз я теряю равновесие и неловко валюсь на сумку.

— Меган…

— Ты дура, — говорит она, еще раз ударяет меня и убегает прочь.

Мы находимся одни в темном жилом районе.

— Меган! — кричу я, затем еще громче: — Меган!

Она исчезла. Бредущая по дороге группа подростков крайне удивлена, увидев, как я стараюсь подняться. Они останавливаются на меня посмотреть. Они стоят парами, обнявшись, две пары — мальчики с девочками, не такие уж взрослые, чтобы бродить по улице так поздно.

— Что с вами? — спрашивает одна из девушек.

— Я споткнулась, — говорю я. — Должно быть, тротуар неровный.

— Да нет, — говорит парень. — Тротуар очень даже ровный.

Смотрю вниз и вижу, что он прав. Они удивленно переглядываются, опять соединяются в пары и уходят.

— Спасибо за внимание, — говорю я их удаляющимся спинам.

Прихрамывая, иду к дому моего отца.

* * *

Перед входной дверью я останавливаюсь. Обычно я вхожу сразу же, но теперь… Теперь все изменилось. Я нервничаю, положение мое неопределенно. Может, мне лучше позвонить. Поднимаю руку, но чувствую, что это глупо. А вдруг я всех обижу, если буду вести себя так официально. Я же когда-то здесь жила, напоминаю я сама себе.

Прислоняюсь к двери, нащупывая в сумке ключ, но дверь сама открывается. Было не заперто. Джеймс мне доверяет. Меня ждали.

Прохожу в холл, по его старым протертым плиткам иду к кухне, где думаю всех найти. Мне слышны их голоса.

Неожиданно раздается смешок моего отца:

— Ха! Старая Кент-Роуд с отелем. Пропускает в любое время. Берешь 200 фунтов, если ты проходишь через ворота, и передаешь их прямо мне.

— Не торопитесь. — Голос Джеймса тих и осторожен. — Я бросил десять, а не девять.

— Ерунда. Было девять. Ясно как божий день.

— Где кубик?

— Да вот он, у меня в руке. Было девять — мы все видели.

— Я не видел. Требую бросить еще раз.

— Только через мой труп.

— Не думаю, что у меня не возникнет соблазн…

Великолепно. Я доведена до отчаяния, не решаюсь к ним войти, а они сидят и играют в «Монополию», каждый, как всегда, хочет выиграть, перенося свой антагонизм на игру, в прямом смысле слова доходя до драки.

Я осторожно толкаю дверь.

Отец с Джеймсом сидят напротив друг друга, на краешках стульев, непроницаемые и злые, какими они всегда бывают вместе. Мартин сидит между ними у края стола, мрачно обозревая доску, его сложенные руки никак не реагируют на требования играющих. Очевидно, он не играет.

— Ты обвиняешь меня в жульничестве? — говорит отец.

— Конечно, — говорит Джеймс. — Не помню случая, когда бы вы не обманывали.

— Что же ты молчишь, Мартин, — говорит отец. — Объясни ему, какими словами он бросается.

Мартин расправляет плечи.

— Впрочем… — говорит он и останавливается.

— Привет, — говорю я в наступившей тишине.

Все оборачиваются. Отец и Джеймс вскакивают на ноги, опрокидывая карточки «Монополии» на пол.

— Китти, — говорит отец, и мне снова — пять, и меня окутала его радость, вызванная моим появлением. Мне хорошо и спокойно.

Я стою, довольно тихо, ко мне подходит Джеймс. Он ничего не говорит. Он просто берет меня в кольцо своих рук, и я склоняю голову ему на плечо. Я знаю, что его любовь ко мне сильна так же, как и моя к нему. Какое-то время мы стоим вместе. Присутствие отца делает молчание странным.

— Проходи и садись, — говорит Джеймс через некоторое время, и я сажусь за стол, перед отставленной «Монополией».

— Теперь она нам не нужна, — говорит отец и сметает все карточки в коробку. Маленькая собачка и отель упали на пол, но он этого даже не замечает. — Чем-то нужно было занять время, — говорит он. — Ждали тебя. Ты помнишь эту игру, мы с мальчиками всегда в нее играли? Все они обманывают.

Он смотрит на Джеймса.

Я с изумлением смотрю на него.

— Да это же ты всех обманываешь. Всегда.

— Ты просто не помнишь, Китти, — говорит отец. — Ты была совсем маленькой. Ты не могла это запомнить.