Прежде в Тарлабаши проживали греки, армяне, евреи и айсоры, хотя теперь об этом никто из ныне живущих жителей предпочитал не вспоминать. Когда-то на месте здешних улиц тек ручей – теперь залитый в бетон и всеми забытый, – который сбегал от Таксима вниз к Золотому Рогу, называясь разным именем в каждом квартале, который он пересекал (Долап-Дере, Биледжик-Дере, Папаз-Кёпрю, Касымпаша-Дере), а с другой стороны склона, по которому он тек, находились районы Куртулуш и Ферикёй, где шестьдесят лет назад, в начале 1920-х, можно было видеть только греков и армян. Первым ударом по немусульманскому населению Бейоглу после рождения Турецкой Республики стал налог на недвижимость от 1942 года, которым правительство, ставшее все более открытым германскому влиянию во время Второй мировой войны, обложило все христианское сообщество Тарлабаши, а после этого правительство отправило армян, греков, ассирийцев и евреев мужского пола в трудовые лагеря в Ашкале. Мевлют сотни раз слышал истории про аптекарей и мебельщиков, которые жили в Стамбуле поколениями и которых отправили в трудовые лагеря за неспособность платить налоги. Оставшиеся были вынуждены отдавать магазины своим турецким подмастерьям или месяцами скрываться от властей, хватавших людей по улицам. Бóльшая часть греческого населения уехала в Грецию после антихристианского погрома 6 и 7 сентября 1955 года, во время войны с Кипром и Грецией, когда толпы, вооруженные палками и размахивающие флагами, грабили и разрушали церкви и магазины, убивали священников, насиловали женщин. Те, кто тогда не уехал, были выселены в 1964 году по правительственному постановлению за двадцать четыре часа.

Эти истории обычно пересказывались приглушенным голосом соседями-старожилами после нескольких стаканчиков в пивной или теми, кому нравилось ругать новоселов, занявших пустые дома, оставленные депортированными греками. Мевлют слышал, как люди говорили: «Греки были лучше, чем эти курды»; теперь в Тарлабаши появились и нищие африканские мигранты, потому что правительство ничего не делало, чтобы остановить их; что, черт возьми, будет дальше?

Тем не менее, когда какая-нибудь греческая семья возвращалась в Стамбул и на Тарлабаши, чтобы проверить старый дом, владельцем которого она все еще оставалась по закону, ее встречали не очень хорошо. Людям не хотелось сообщать прежним владельцам правду («В ваших домах поселились анатолийские бедняки из Битлиса и Аданы!»), так что даже наиболее доброжелательные люди уклонялись от встреч со старыми знакомыми. Были такие, кто возмущался визитами прежних хозяев и открыто угрожал им насилием, убежденный, что греческие землевладельцы вернулись только для того, чтобы получить арендную плату; были и те, кто встречался со старыми друзьями в кофейне и обнимал их со слезами на глазах, вспоминая былые деньки. Но такие эмоциональные моменты никогда не длились долго. Мевлют видел, как некоторых греков, что приходили посмотреть на свои старые дома, оскорбляли и избивали банды подростков, нанятых какой-нибудь из многочисленных криминальных группировок, действовавших в этом районе заодно с правительством и полицией с целью захватить пустые дома и сдавать их нищим мигрантам, приезжавшим из Восточной Анатолии. При виде каждой подобной сцены первым побуждением Мевлюта, как и любого другого человека, было вмешаться: «Прекратите, ребята, как не стыдно!» Но он немедленно передумывал: подростки все равно никогда бы его не послушали. В конце концов Мевлют уходил, не сказав ни слова, и думал: «Ладно, грекам все равно достался Кипр».

Была объявлена программа сноса, ставшая попыткой расчистить и модернизировать город. Программа обещала следующее: преступники, курды, цыгане и воры, засевшие в пустовавших домах, будут разогнаны; наркопритоны, склады контрабанды, публичные дома, общежития студентов и руины, которые служили центрами незаконной деятельности, будут снесены и на их месте пройдет новая шестиполосная магистраль, которая провезет честных граждан Стамбула от Тепебаши до Таксима за пять минут.

Греческие землевладельцы заявили протест, их юристы подали на правительство в суд за изъятие собственности. Протестовали также активисты от Союза архитекторов и горсточка студентов университета, боровшихся за сохранение исторических зданий, но голоса протестующих были практически не слышны. На стороне мэра была пресса, и однажды, когда судебный ордер на снос одного из старинных зданий слишком долго не исполнялся, мэр сам сел в бульдозер, украшенный турецким флагом, и лично снес дом под аплодисменты зрителей. Пыль, поднятая этим сносом, пробралась даже в дом Мевлюта пятью улицами ниже, просачиваясь сквозь трещины в закрытых оконных рамах. Бульдозеры были всегда окружены любопытствующей толпой безработных, прохожих и детей. Уличные торговцы суетились среди них с айраном, симитами и початками кукурузы.

Мевлют старался держать свою тележку для плова подальше от пыли. В те годы, когда шла всеобщая перепланировка города, он никогда не возил свой плов туда, где было слишком шумно или людно. Что его в самом деле поразило, так это снос больших шестидесяти– и семидесятилетних зданий на Таксиме, в конце шестиполосного бульвара. Когда он только приехал в Стамбул, светлокожая приветливая блондинка предлагала ему с рекламного щита высотой в шесть или даже в семь этажей на одном из этих зданий, обращенных на площадь Таксим, томатный кетчуп «Тамек» и мыло «Люкс». Мевлюту нравилось, как она ему улыбалась – с молчаливой, но настойчивой нежностью, – и поэтому он всегда с удовольствием смотрел на нее, когда оказывался на Таксиме.

Ему было жаль, что известный магазин сэндвичей «Кафе-Кристалл», который размещался в том же здании, был снесен. Ни в одном другом месте в Стамбуле не продавалось так много айрана. Мевлют пробовал их фирменное блюдо дважды – острый гамбургер, политый томатным соусом, – покупал он и их айран. «Кристалл» брал йогурт для своего айрана у двух рослых братьев, которые были родом из деревни Имренлер, по соседству с Дженнет-Пынаром. Абдуллах и Нуруллах снабжали йогуртом не только «Кафе-Кристалл»; они также вели регулярные дела с целым сонмом ресторанов и кафе на Таксиме, в Османбее и Бейоглу, которые покупали у них очень много йогурта до самой середины 1970-х, когда большие компании начали распространять свой продукт в стеклянных чашках и деревянных бидонах. Братья, заработав к тому времени много денег, сумели захватить территорию на Кюльтепе и Дуттепе, а также в азиатской части города, а потом пропали вместе со всеми другими торговцами йогуртом. Мевлют понял, как сильно он завидовал богатым и могущественным братьям, которые были настолько умнее его, что им даже не нужно было продавать бузу по вечерам, чтобы сводить концы с концами, только тогда, когда заметил, что считает снос «Кафе-Кристалл» своеобразным наказанием для них.

Мевлют жил в Стамбуле уже двадцать лет. Было грустно видеть, как старое лицо города, которое за двадцать лет он успел узнать, исчезает на его глазах, стирается новыми дорогами, стройками, рекламными щитами, магазинами, туннелями и эстакадами, но было также отрадно чувствовать, что кто-то работает, чтобы улучшить Стамбул. Мевлют не воспринимал город как что-то, что существовало до его появления. Ему нравилось представлять, каким чистым, красивым и современным Стамбул станет в будущем. Он был привязан к людям, которые жили в исторических зданиях с лифтами пятидесятилетней давности, центральным отоплением и высокими потолками, построенными еще до его рождения, и он никогда не забывал, как эти люди относились к нему. Но старые здания неизбежно напоминали ему, что он здесь все еще чужак.