и на тебя лез тот долговязый, хотя ты ему ничего не сделал. А ты думал, что мир успокоился, что в нем порядок? Нет, видно, что-то разладилось в этом мире, уж больно грозно стояли те там, перед тобою. Это было какое-то мгновенное прозрение, не так ли?

А теперь подойди сюда, ты, подойди ближе, я тебе кое-что покажу. Великую блудницу, имя же ей Вавилон, сидящую там на водах многих. И ты видишь жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с 7 головами и 10 рогами. И она облечена в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держит золотую чашу в руке своей. И на челе ее написано имя, тайна: Вавилон великий, мать мерзостям земным. И жена упоена кровию праведных[512].

Франц Биберкопф шляется по улицам, трусит мелкой рысцою и не сдается и ничего другого не хочет, как только хорошенько набраться сил и окрепнуть. Погода теплая, летняя, и Франц колесит из пивной в пивную, из кабака в кабак.

Это он, видите ли, убегает от жары. В пивной перед ним появляются большие кружки пива.

Первая кружка говорит: Я вся из хмеля и солода, прямо с погреба, свежая. Какова я на вкус?

А Франц отвечает: Горьковатая, приятная, свежая.

Да, она свежая, она освежает людей, а потом распаляет их, отнимает у них лишние мысли.

Лишние мысли?

Да, ибо большая часть мыслей – лишняя. Неужели же нет? Ну, пускай будет по-вашему.

Теперь перед Францем стоит маленькая рюмка светло-желтой водки.

Эта откуда взялась? – Из хлеба накурили. – Уж и кусачая же она! Так горло и дерет, точно когтями. – Да ну! На то она и водка. Должно быть, брат, давно не пробовал? – То-то и оно, водочка, что мы чуть не померли, чуть на тот свет не отправились без пересадки. – Оно и видно! Видно? Ладно, поговорим там. – А вот мы тебя еще раз попробуем, ну-ка, давай-ка. Эх, хоррроша! С огнем, с огнем, сестрица. – Водка льется в глотку: Огонь, да и только.

Дым от этого огня подымается в Франце, сушит ему горло, заставляет его заказать еще кружку пива. Здравствуй, вторая кружечка, одну мы уже пропустили. Ну, что скажешь? А кружка: Сперва, толстячок, ты меня пригубь, а потом уж и спрашивай. – Ладно!

Тогда кружка говорит: Имей в виду, если ты выпьешь еще две кружки пива, еще один кюммель и еще стаканчик грога, ты разбухнешь, как горох. – Да неужели? – Верно говорю. Ты опять станешь толстым, а то на кого же ты сейчас похож, миляга? Неужели тебе не стыдно в таком виде людям на глаза показываться? Ну-ка, хлебни еще разок.

Франц берется за третью, бубнит: Я и то хлебаю. Одну за другой. Каждой свой черед.

А четвертую он спрашивает: Ты что знаешь, душенька? – Та только что-то блаженно лопочет. Франц вливает ее в себя, приговаривая: Верю, голубушка, верю всему, что говоришь. Ах ты моя ярочка, мы с тобой вместе пойдем на лужок.

Третье завоевание Берлина

Таким образом Франц Биберкопф в третий раз появляется в Берлине. В первый раз собирались соскользнуть крыши, но появились евреи, и Франц был спасен. Во второй раз его обманул Людерс, но это он утопил во хмелю. Теперь, в третий раз, Франц остался без руки, но он смело проникает в город. Да, смелость есть у этого человека, хватит ее на двоих и даже на троих.

Герберт и Ева оставили в его распоряжении кругленькую сумму, которая хранится у хозяина кабачка внизу. Но Франц берет из нее только несколько пфеннигов, решил: не пользоваться этими деньгами, а стать самостоятельным. Он отправляется в попечительство о бедных и требует пособия. «Нам необходимо сперва навести справки». – «Ну а что буду делать тем временем я?» – «Вы? Зайдите к нам через пару деньков». – «Да ведь за эту пару деньков можно и с голоду подохнуть». – «Бросьте, так скоро у нас в Берлине никто с голоду не подыхает, это всё зазря болтают. Кроме того, у нас выдают не деньги, а боны, и за квартиру мы платим сами, непосредственно. Адрес у вас указан правильно?»

Тогда Франц уходит из попечительства, и, когда он уже внизу, у него будто чешуя спадает с глаз, там говорят: необходимо навести справки, скажите пожалуйста, навести справки, значит будут, пожалуй, наводить справки и о том, куда девалась одна рука и как это вообще случилось? И Франц останавливается перед табачным магазином и раздумывает: значит, будут спрашивать, что случилось с рукой, кто платил за лечение и где я лежал? Очень просто, что будут. Да еще, пожалуй, о том, чем я жил эти последние месяцы. Нет, погодите.

Он раздумывает и медленно движется вперед. Что тут делать? Кого бы спросить, как теперь быть? А тех денег я тоже не хочу касаться.

И вот Франц целых два дня ищет между Алексом и Розенталерплац своего друга Мекка, с которым можно было бы посоветоваться; наконец, к исходу второго дня, находит его на Розенталерплац. Они глядят друг на друга. Францу хочется крепко пожать ему руку – помните, как бурно приветствовали друг друга оба приятеля после той истории с Людерсом? – а теперь Мекк как бы нехотя подает ему руку и не отвечает пожатием. Франц чуть было снова не стал трясти его левой рукой, но маленький Мекк делает такое серьезное лицо. Что это с парнем, уж не обидел ли его Франц? Они подымаются по Мюнцштрассе, идут, идут, потом возвращаются через Розенталерштрассе, а Франц все еще ждет, когда же наконец Мекк спросит его про руку. Но даже и про это тот не спрашивает, все только глядит куда-то в сторону. Может быть, ему неловко из-за меня перед людьми? И Франц начинает весело расспрашивать про Цилли, что она поделывает.

Ах, ей живется неплохо, почему бы ей жилось плохо? Мекк долго и подробно рассказывает о ней, Франц старается смеяться. А тот все еще не заговаривает о руке, и вдруг Франца осенило, и он спрашивает: «Ты, наверно, еще бываешь в пивной на Пренцлауерштрассе?» – «Да, изредка». Тогда Францу все становится ясным. Он начинает идти медленнее, отставать от Мекка. Очевидно, что-нибудь наговорил про меня Пумс, или Рейнхольд, или Шрейбер, и он считает меня взломщиком. А если начать ему объяснять, то пришлось бы все рассказать, но этого Мекк никогда не дождется, этого Франц ни за что не сделает.

И Франц собирается с духом и останавливается перед Мекком: «Ну, Готлиб, давай попрощаемся, мне пора домой, калеке надо рано ложиться». Мекк в первый