как выскакивает из груди его сердце.

– Кто взял? Кто был? – заорал вертлявый, в руках его появился нож, он бросился к Арону, но поздно; Арон Соломонович, вцепившись в грудь, сам свалился на пол; большое, но лёгкое тело его распласталось ниц и затихло.

– А, чёрт! – Вертлявый нагнулся над телом, схватил за грудки, трясанул раз, два; глаза старого Арона смотрели в потолок мимо него, стыли мёртвым покоем.

В дверь стучали.

– Арон Соломонович!.. – послышался голос. – Откройте… Я как обещала…

– Чтоб ты сдохла! – выругался вертлявый и затих.

– Арон Соломонович!.. Заснул. Ну ладно, я через часик зайду.

Жиганы

К назначенному времени на даче собрались почти все.

Тимоня загодя прибрался в домике, расставил на столе посуду, вилки, ложки выложил, батарее бутылок особое место выбрал – в центре. Постарался с закусью. Рыбу красную отварил в молосоле и хлеб ломтями накромсал тесаком – что ещё надо под водку! Зная и соблюдая традиции Порохова: водку, если пить, вдоволь, а жрать – так тоже с пользой для организма, поэтому полулитровую стеклянную банку чёрной икры дачной закатки открыл. Ну и обычный их фирменный стандарт – балык из селёдки сгондобил и картошку в чугунке отварил, воду слил наполовину, оставил на лёгком огне, чтобы не особо разваривалась, пока остальные подгребут.

Ждали Порохова.

Серебряный с тяжёлого похмелья злющий, как собака, шатался по углам, задевал, задирал одного, другого, не выдержал, заорал:

– Рыжий, налей по одной! Совсем картоха сгорит! Что зря прохлаждаться?

– Шам такой! – огрызнулся Тимоня. – Ещё рыжей меня будешь. Фамилию только кто тебе дал? Ошибша поп.

– Нехристь я, дурак!

– Оно и видно – некрещёный. Куда гряшными лапищами к штолу лешешь! – Тимоню, хоть и возрастом, и на голову уступал всем, слушались, ему и повиновались: как же – при Порохе правая рука, адъютант, попробуй слово скажи!

Серебряный, ругаясь про себя, отошёл в угол, присоединился к Рубику, Хабибе и Седому, раскинувших картишки в буру.

Порохов задерживался. Картошка, снятая с огня, остывала.

Заявился Жорик, глянул на стол, хмыкнул:

– Всегда у вас такое пиршество?

– По ошобым шлучаям, – залихватски подмигнул Тимоня. – Чапай речь держать будет.

– Ты язык бы свой поганый прищемил! – хмуро сплюнул Серебряный из угла, покосившись на Одоевцева; остальные тоже оживились, увидев Жорика, впервые он среди них здесь нарисовался.

– Брешешь почём зря! – закончил Серебряный. – Я не посмотрю, что возле Пороха отираешься. По харе заработаешь мигом. Мало зуб выбили? Небось тоже трепался в ментовке-то у азеров?

Тимоня, ни слова не говоря, ринулся с кулаками к обидчику, но тот только легонько ткнул его – и тот отлетел, охнув.

– Кошёл! Я Эду вшё шкашу! – поднимаясь, прижался Тимоня к стене, заозирался, ища защиты, но тщетно.

– Сладил? – Одоевцев заслонил подростка.

– Ты кто такой? – отставив карты, Серебряный вылез из угла, надвинулся на пришедшего. – Откуда взялся, красавчик?

– Не знаешь?

– Я-то знаю, – с вызовом ответил Серебряный и повёл рукой в угол. – Ты вон им объясни.

– Это наш, – высунулся из-за спины Одоевцева Тимоня. – Георгий Победоношец. Его шам Эд велел пошвать. Жорик.

– Победоносец, говоришь? – Серебряный подошёл ближе к Одоевцеву, схватил за грудки. – А вот посмотрим. Может, броненосец, а может, бедоносец, а? Бабу-то тоже делишь с Порохом?

Серебряный хмыкнул, оглянувшись на дружков, но ни Рубик, ни остальные не поддержали его веселья.

– Кончай, Аргентум, – наоборот, нахмурился здоровенный Рубик и сделал к нему шаг.

– Стоп, Рубон! – остановил его тот. – Это моё дело. Не лезь. Не советую.

Он развернулся к Одоевцеву и, не опуская рук, приблизил своё лицо к нему.

– Хороша баба-то? На двоих? – процедил он сквозь зубы. – Как же ты бабу сдал?

– Ты шам-то! – не удержался Тимоня из-за чужой спины. – От тебя она на швадьбе шбежала!

– Заткнись, гадёныш! – рявкнул Серебряный и плюнул Тимоне в лицо. – Тебя не спросили!

– Отпусти! – сверкнул глазами Одоевцев. – И шкета не трожь.

– А что будет? – прошипел Серебряный. – Ты у нас девок…

Договорить он не успел, охнул, внезапно скорчившись от удара, а от второго отлетел от Одоевцева, едва не свалив стол.

– Ах ты мразь! – заорал он, приходя в себя, и в руке его сверкнул нож. – Сейчас я гляну, какого цвета твои кишки!

Рубик, Седой, Хабиба бросились было к Серебряному успокаивать, но тот полоснул ножом воздух перед ними и истошно выкрикнул:

– Прирежу любого, кто сунется!

Ноги смельчаков приросли к полу. Одоевцев побелел лицом, но с места не сдвинулся, лишь присел слегка, как перед прыжком, ноги расставил, ожидая нападения. Тимоня пятился, умирая за его спиной от страха.

– А ну, замерли! – обрушился на всех крик с порога.

В дверях стоял Порохов.

– Дай нож!

Серебряный не успел двинуться, как Порохов оказался перед ним, выбил нож, двинул локтем в лицо, и тот отлетел в угол к сжавшимся в куче Рубику, Седому и Хабибе.

– И ты пошёл! – зыркнул глазами Порохов на Одоевцева. – Чего уставился?

– Это вщё Аргентум! – Тимоня ткнулся к Порохову. – Плевалша на меня.

– Сядь! – осадил и его Порохов и оглядел всех суровым, злым взглядом. – По делу собрались. Нечего собачиться.

Тимоня сунулся к столу, засуетился, начал поправлять посуду; остальные, понурившись, переминались с ноги на ногу, угрюмо молчали.

– Ты чего на своего нож поднял? – Порохов уставился на Серебряного. – Знаешь, что за это полагается?

– Кто свой-то? – поднялся на ноги тот, обтёр лицо от крови.

– Раз здесь, значит свой.

– За какие заслуги?

– Это мне решать! – сказал, как отрубил, Порохов. – Если кому из вас перестали нравиться мои правила, я не держу. Тимоня, отвори дверь!

Рыжий мигом оказался у двери и распахнул её.

– Ну! Кто первый? Выходи!

Все замерли, даже дышать, казалось, перестали.

– Нет желающих. Значит, правила остаются те же. Но теперь с одной поправкой.

Порохов ещё раз оглядел всех, пытаясь найти поднятой головы, смотрящих на него глаз; Одоевцев лишь не отвёл взгляда, да Тимоня уставился на него, даже рта не закрыл.

– Мы здесь все – братья! А раз так, ещё повторится подобное, тот, кто руку на брата своего подымет, будет иметь дело со мной. Со старшим вашим братом. И если жив останется, то позавидует мёртвому! Ясно?

Никто не шелохнулся, только тяжело дышали.

– А теперь за стол! – Порохов занял место во главе стола, сев в единственное деревянное кресло да ещё с подлокотниками, начал не торопясь, накладывать в тарелку куски рыбы, картошку, икру; брал аккуратно, клал немного.

Потом оторвался от своего занятия, словно только заметив, что товарищи его за стол не торопятся, будто ждут от него чего-то, качнул головой, вроде не понимая, сказал:

– Тимоня, приглашай братанов! Наливай!