Она влезла через окно в спальню мистера Барнера, когда он спал, и украла из стакана его вставную челюсть, а потом подвесила ее на ниточке в уборной во дворе.

Как-то вечером она пробралась в кухню начальной школы и высыпала в кастрюлю с тушеными бобами, приготовленными для угощения родительского комитета, две банки муравьев, которых мы собирали всем миром. Школу закрыли на три дня для дезинфекции.

Джейк вытащила из Библии проповедника воскресную проповедь и подложила вместо нее «Геттисбергское обращение» Линкольна. День выдался неимоверно жаркий, кондиционеров в церкви не было, и все, включая проповедника, клевали носом, так что он заметил подмену, только дойдя до середины проповеди. Он посмотрел на Джейк, Ноубла и меня и сказал: «Как говорил наш великий покойный президент Авраам Линкольн...» — и прочел речь до конца.

После службы проповедник взял меня за правую руку, а Джейк за левую и сказал, что искренне надеется, что мы каждый день истово молимся, чтобы не пойти путем зла, который приведет нас в геенну огненную.

Говоря это, он сжимал наши руки так сильно, что я заскулил от боли и едва не взмолился о пощаде, но потом взглянул на Джейк. В уголках ее глаз блестели слезы, но я точно знал, что даже если ей раздробят все кости в руке, она не попросит пощады. Конечно, при таких обстоятельствах я тоже не мог молить о милосердии.

Я начал в общих очертаниях набрасывать истории о моих родственниках, и меня посетила, кажется, сразу тысяча идей. Я начал развивать сюжет, конфликт между добром и злом. В прежних книгах я изображал своих родных если не злыми, то уж, во всяком случае, недостойными людьми, и смотрел на них сверху вниз. Но в новом наброске я показывал их героизм. Я опускал истории о том, как они посвящали жизни страданию и завидовали каждому, кому хватало предприимчивости, чтобы действительно что-то сделать. Я стал думать о них как о людях ленивых, но симпатичных. А каждый писатель знает: что чувствует автор, то чувствует и читатель.

Я делал то, что хорошо умею, — я описывал подлинные события. Я написал о представителях младшего поколения, которые поехали учиться и вернулись заносчивыми всезнайками, которые решились «облагородить» семью и переделать ее в какой-то стандартный идеал. Я изобразил свою семью в борьбе за привычный образ жизни, который быстро исчезает.

Набрасывая идеи, я пришел к мысли, что Джейк должна вырасти в Ванессу. Как дерзкая, неуправляемая, бесстрашная девочка вырастает в дерзкую, неуправляемую, бесстрашную женщину? Я должен это показать.

Я придумал для Джейк-Ванессы мужа по имени Борден из богатой семьи янки. Джейк пытается соответствовать его идеалам респектабельности.

Я подумал, что Джейк должна происходить из нищей семьи — этим объясняется се преданность предприимчивому мужу и стремление «подчистить» собственное семейство.

Я внес кое-какие изменения в свое генеалогическое древо, чтобы Джейк и мой герой были не кровными родственникам. Он вдовец в глубокой депрессии — уж это я точно смогу описать, — возвращается домой тем же летом, что и Джейк. Она хочет убрать трейлеры и на пожертвования семьи мужа выстроить маленькие аккуратные домики, перед которыми не будут валяться собачьи какашки. Она не знает, что родные мужа согласны оплачивать счета на строительство только для того, чтобы потом в своем элитном клубе в Коннектикуте похвастаться, как осчастливили неотесанных нищих южан, и представить женитьбу своего сына на одной из этих «несчастных» как акт человеколюбия.

Конечно, Джейк и мой герой сцепляются, но в конце концов влюбляются друг в друга и вместе уезжают в закат.

Сюжет не самое главное в этом романе. Главное — герои, какими они были и какими стали.

Записывая истории из детства, я размышлял о том, как вставить их в основной сюжет.

Я много думал о том, какое место в сюжете отвести отцу, — так и не придумал. В конце концов я написал о нем отдельно.

— Рассказ! — объявил я вслух.

И написал еще несколько отдельных историй о других родственниках. В итоге у меня получилось восемь рассказов, которые вполне тянули на сборник — нечто, что я всегда мечтал написать.

В дверь постучали. Я не на шутку рассердился. Ну как можно работать, когда тебя дергают каждые полтора часа?!

— Войдите! — злобно завопил я и сделал такое лицо, чтобы вошедший сразу же пожалел о своем вторжении.

В кабинет вошли Ноубл и отец. Вид у обоих был крайне серьезный.

Я хотел сказать: дайте мне чековую книжку, и я все подпишу, только оставьте меня в покое.

Ноубл, кажется, прочел мои мысли.

— Дело не в деньгах.

Они с Тудлсом уселись на диван вплотную друг к дружке, и я понял, что разговор пойдет о чем-то важном.

— Слушайте, это не может подождать до ужина?

— Ты не спускаешься к ужину уже два дня. — Ноубл прищурился.

— А-а. Э-э... А какой сегодня день?

— Среда.

Так. Я пришел в кабинет в понедельник около шести утра, а сейчас среда — я выглянул в окно, — часа три дня. Спал ли я в эти дни? Ел ли? Судя по подносу с грязной посудой у двери, ел, и весьма плотно.

Ну, раз среда, значит, я могу позволить себе перерыв. Небольшой.

— Так что случилось?

Тудлс и Ноубл переглянулись. Рассказывать выпало Ноублу.

— Ты не говорил нам, что Джеки сумасшедшая.

Я подавил зевоту.

— Она скорее необычная, нежели сумасшедшая. Она...

— Сумасшедшая! — заявил мой отец. — Мне уже доводилось видеть психов.

— А что случилось? — спросил я.

— Ты знаешь мужика, к которому бегает твоя женщина? — осведомился Ноубл.

— Джеки не моя женщина. Она... Ай, ладно, не важно. Да, она встречается с Расселом Данном. Она мне про него рассказывала.

— Он не настоящий, — сказал Ноубл. — Его вообще нет.

Зевоту как рукой сняло.

— Рассказывай, — потребовал я.

— Сегодня за ленчем — который ты пропускаешь уже три дня — Джеки сказала, что хочет нас кое с кем познакомить. Он придет к ней в студию в два часа. Мол, не могли бы мы зайти?

Я перевел взгляд на отца. Он согласно кивнул.

— Мы с Тудлсом решили не злить Джеки, потому что она всем здесь заправляет, и пришли к ней в домик аж на пять минут раньше.

Тудлс снова кивнул.

— Мы разглядывали фотографии, и тут Джеки вдруг подняла голову и объявила: «А вот и он». Мы повернулись посмотреть.

Ноубл замолчал.

— И?.. — спросил я.

— Там никого не было.

— Ничего не понимаю. Может, она... — Но разумного объяснения я придумать не мог.

— Теперь ты рассказывай, — предложил Ноубл Тудлсу.