Послышались шаги и голос Бобадильи:

— Генерал зовёт вас.

Настоятель явно превозмогал боль. Дыхание его было прерывистым, на лбу выступили капельки пота.

— Выезжаете? — спросил он, собравшись с силами. — Ну, в добрый час. Будьте там помягче с еретиками.

— Отец Игнатий, я помню, вы всегда очень жёстко говорите о ересях. Разве не так?

— Разумеется. Ересь — это болезнь. А больных следует лечить, а не обвинять. Направляйте их к созиданию, напоминайте о сходстве, а не о различиях между нами.

— Но почему вы говорите это мне, а не Бобадилье? Я ведь не иезуит и едва ли смогу проповедовать.

Лойола коротко выдохнул и закусил губу, пережидая очередную волну боли. Потом улыбнулся:

— Лучше всего проповедовать своим примером. А здесь вы дадите фору Бобадилье, ведь вы германец и бывший протестант. Только помните, что я вам говорил о страстях.

— Дай Бог здоровья вам, отец Игнатий, — тихо сказал Фромбергер и вышел, глубоко впечатлённый.

Николас ждал его на улице. Он находился в прекрасном расположении духа. Насвистывал какую-то испанскую песню и с удовольствием подставлял солнцу смуглое лицо и мускулистые руки с закатанными рукавами. Бородка, подстриженная так же, как у настоятеля, сходилась с шапкой чёрных волос, обрамляя жизнерадостное лицо. Выглядел он ловким и складным, особенно рядом с большим бледным и веснушчатым германцем. За последний год Альбрехт к тому же растолстел, просиживая в классных комнатах всё время. Когда пошли быстрым шагом, да ещё с грузом — бакалавр даже почувствовал одышку.

— Поспешим на Пьяцца дель Попполо, — сказал Бобадилья, — там собираются папские войска. С ними мы и попадём в Германию.

— С войсками? — удивился бакалавр. Испанец расхохотался:

— Вот они, детишки-то! С ними совсем отстанешь от жизни. Разве ты не слышал о войне императора с вашими шмакальденцами?

— Как?! — Альбрехт опешил. — А Нюрнбергский мир?

— Закончился. Карл заключил союз с папой. И в вашей Германии у него тоже появились союзники. Бавария всегда была за Рим, а теперь ещё и Мориц Саксонский перешёл на сторону католиков.

— Дождался... — мрачно сказал Альбрехт, — иду воевать на старости лет. И что же я буду делать в этих войсках? Я даже стрелять не умею!

Бобадилья снова расхохотался.

— Да уж, попал в переплёт. Но не бойся: «Solo se muera una vez» («умирают только один раз») — так у нас говорят. Правда, я думал, наш отче просветил тебя гораздо подробном. Я иду войсковым капелланом, а ты, как знающий все языки, — писарем. К тому же дон Игнасио зачем-то выделил тебе дополнительных денег.

Последнюю фразу Бобадилья сказал несколько презрительно, чем задел Фромбергера. Тот начал думать, как ответить. Но испанец вдруг дружески предложил:

— Хочешь, поменяемся сумками? У тебя явно тяжелее, а я за последний год привык таскать тяжести. Послушание такое было из-за моей неуживчивости.

— Но... — начал Альбрехт.

— Не переживай. Устану — тут же отдам тебе обратно.

На площади Поппола собралась толпа. В основном — пешие воины.

— Главные силы уже в Эренбургской теснине, — пояснил Николас. — Сейчас, насколько мне известно, нас ожидает бросок, весьма утомительный.

* * *

Отряд быстро покинул Рим и двинулся к северу.

— Я думаю, воевать тебя никто не заставит, — размышлял Бобадилья. — Как и меня. У нас ведь и оружия нет. Но это если всё сложится, как задумано. А война часто меняет планы...

Они продолжали идти по Италии и уже достигли Альпийского хребта. По пути к ним присоединялись другие отряды. Ждали герцога Альбу. Его солдаты славились оснащённостью.

У Фромбергера официальной работы оказалось совсем немного. Только один раз его позвали в палатку к какому-то военачальнику, где он несколько раз переписывал предполагаемый текст соглашения с протестантами. Обстановка в палатке была нервная, бакалавра даже выругали за медленный темп письма. Наконец, выбравшись из палатки, он вздохнул с облегчением.

Зато частенько к нему подходили неграмотные солдаты, с просьбой написать письмо на немецком, испанском или итальянском языке. Разумеется, платно.

Бобадилья, несмотря на испанский гонор, оказался неплохим человеком. А его вдохновенными проповедями все заслушивались. Альбрехт решился задать ему волнующий вопрос:

— Николас, а ты ведь проходил духовные упражнения? Как они тебе?

Иезуит усмехнулся:

— Понимаешь, они работают, только если поверить в них. Как, в общем-то, и всё остальное. Поначалу кажется, что зря теряешь время, занимаясь ерундой. Но как только испытание совести входит в привычку... — он задумался. — Стоп. Привычка тоже вредна. Из-за этого отче не одобряет чрезмерно долгих молитв. За них ведь легко спрятаться. Произносишь слова чисто механически, в то время как мысли совсем далеко...

— Но ты ведь изменился, упражняясь, Николас?

Испанец замер на мгновение и оглушительно захохотал:

— Ещё бы! Да и ты стал другим, Альберто! Ich... wurde... ein vollig anderes... — он внимательно следил за выражением лица бакалавра, — я правильно сказал? Кстати, давай перейдём на твой язык. Боюсь, в Германии не все понимают латынь.

Отряд вступил в ущелье. Разговоры поутихли. Узкие тропы и в мирное время могут таить в себе опасность. А уж во время войны! Тем более здесь совсем близко проходила германская граница.

Внезапно движение прекратилось. Люди вставали на цыпочки, тянули шеи, безуспешно пытаясь разглядеть, что происходит впереди. Послышался непонятный рокот, усиленный эхом.

— Бьются там, — уверенно сказал по-немецки старый солдат рядом с Фромбергером. Альбрехт прислушался. Ему казалось, будто он различил крики и удары по железу. «Похоже, воевать всё же придётся», — беспокойно подумал он, косясь на острый обломок камня, лежащий под ногами. Поднять, что ли? Какое-никакое всё же, а оружие...

Он нагнулся, и в этот момент ущелье потряс оглушительный гром. Сверху посыпались камни. Слава богу, мелкие.

— Пушка, — прокомментировал всё тот же солдат.

Бобадилья, отвернувшись к склону, сложил руки на груди и застыл с отсутствующим видом. В этот самый момент войско пришло в движение.

— Путь свободен! — крикнул кто-то. — Мы успели!

Миновав Эренбургскую теснину, отряд понтифика вышел к германским землям. Сердце Альбрехта часто забилось при виде фахверковых построек, утопающих в цветах балконов... Ничего подобного он не видел уже почти двадцать лет.

Теперь они с Бобадильей шли среди императорского войска, оснащённого артиллерией и большим обозом. Протестантские князья, потерявшие свою заградительную позицию в горах, торопливо отступали к северу.