– Лейтенант, хватит имитировать парко-хозяйственный день вперемешку с политзанятиями, и так все поняли, что солдатам ты отец, а нам сейчас станешь матерью, давай садись за стол, – крикнул мне комбат Денисов.

Я вышел на казнь к заднему борту покрытого брезентом грузовика и встал перед глазами товарищей:

– У меня нет водки, – сказал я хриплым захлебывающимся голосом, – я ее не привез…

Рты у офицеров раскрылись от недоверия. Самые бывалые воины – комбат и саперный офицер – смотрели на меня с огромным интересом, как пытливые пионеры, впервые попавшие в планетарий, смотрят на скоростное звездное небо. Старший офицер батареи, которого все звали по отчеству Степанычем, громко сглотнул в полной тишине, а потом так и замер с открытым ртом. И только мой училищный товарищ Толя, тот самый, который за месяц до этого случайно встретился со мною в московском метро, смотрел на меня из глубины грузовика почти с ненавистью. Это ведь он рекомендовал меня сюда, в честное офицерское сообщество… Он отвечал за меня перед боевыми товарищами, а тут такой позор.

– А что же ты привез? – спросил меня комбат. – У тебя РД такой раздутый, будто в нем патроны на весь батальон.

– Это книги, – промямлил я.

– Что? – почти одновременно спросило несколько голосов.

– Книги, – повторил я.

Офицеры как-то разом уронили головы в пустые стаканы, вдруг поняв, что я не шучу. Первым после тяжкой паузы опомнился комбат:

– Ну-у, хоть почитаем…

Он выхватил из рядом стоящего моего ранца толстую книжку, ту, что была прямо сверху. Это была книга «Смеховой мир Древней Руси» Лихачева и Панченко, я тогда очень увлекся Древней Русью и читал много книжек на эту тему.

– Н-да уж, – сказал он печально, поглядев на название, – почитали… Лучше уж сразу на самокрутки.

Комбат передал книгу саперу – старшему лейтенанту Соколову.

Любознательный сапер вдумчиво изучил название и молча покачал головой. Потом, не успокоившись, раскрыл еще пару мест наугад и, поворачивая раскрытую книгу к свету коптилки, запинаясь, почти по слогам прочитал: «Мир смеха» одновременно закончен и не закончен, представляет собой систему в себе и творит тем фантастический развивающийся антимир».

– Наверное, счастье не в водке, – со вздохом и без тени улыбки сказал наконец сапер.

– А в чем? – спросил из глубины кузова мой училищный товарищ Анатолий.

– А вон у лейтенанта спроси. – Соколов захлопнул книгу и точным движением перебросил ее через пол кузова прямо к моему ранцу.

Товарищи мои угрюмо молчали, переживая услышанное. Конфузия моя усугублялась еще и тем, что обычно все офицеры батальона ели в импровизированной, ежевечерне и ежеутренне быстро сооружаемой из маскировочных сетей офицерской столовой. А здесь вот, специально по случаю моего представления, отложенного до ближайшего затишья в пальбе, минометчики уединились в кузове командирского грузовика. Я видел, как нас провожали завистливыми глазами офицеры других подразделений. Теперь же мне оставалось только стоять, опустив голову, и ждать решения своей судьбы.

– Ладно, лейтенант, давай уже залезай, садись ужинать, – сказал комбат. – Лучше бы тебя действительно под трибунал отправить, да воевать будет некому. Давай, Александр Степаныч, – обратился он к старшему офицеру батареи, – доставай тогда нашего пойла, угостим лейтенанта.

Я запрыгнул и смиренно сел с краю. Мне уже и пить-то было не надо, реальность не воспринималась отчетливо, все плыло… К устроенному в кузове столу из снарядных ящиков, на котором уже дымилась разложенная в миски каша, лежала в тарелках тушенка и нарезанный ломтиками лук, была придвинута внушительная двадцатилитровая фляга, в которых разносили солдатам еду. Крышку открыли, и нас обдало резким неприятным запахом какой-то кислятины и дрожжей. Мне, как и другим офицерам, налили целую солдатскую кружку темноватой мутной жидкости; это была брага – «афганский ликер». Несмотря на состояние полного безразличия и бесчувствия, я, помню, подумал: «Неужели эту дрянь можно выпить?» Я и думать не мог, что пройдет совсем немного времени, и эта жидкость будет мне казаться и вожделенной, и приятной. А тогда я как-то механически поднял кружку и, глядя не на офицеров, а куда-то в сторону, в пол, ждал, что скажет комбат. Все тоже ждали. Мне уже было все равно. Сказал бы он сейчас – расстрелять, повесить, и я бы покорно встал к стенке, на эшафот, под топор… И комбат сказал:

– Ну что, лейтенант, счастье действительно не в водке. С боевым крещеньем тебя, мать твою, служи как начал…

И все встали в кузове, упираясь головами в брезент, мелких среди нас не было… И все сказали: «С боевым крещеньем, лейтенант», – и чокнулись со мной полными солдатскими кружками. И я пил, давясь, это отвратительное вонючее пойло и старательно отворачивался от коптилки, чтобы они не видели мои слезы… не хватало еще разрыдаться…

Никто из присутствовавших на этой церемонии офицеров ни разу никогда не напомнил мне о произошедшем, что странным образом мучило меня еще больше. Их спокойное благородство еще больше подчеркивало мою глупость и моральную ущербность. И когда поутру в столовой я, ожидавший насмешек от батальонных офицеров, услышал обращенный ко мне вопрос одного из офицеров другого подразделения: «Ну что, лейтенант, ты, говорят, вчера лихо проставился?» – я весь сжался, приняв это за издевку, и готовился ответить резкостью. Но офицер как ни в чем не бывало продолжал совершенно серьезно: «А вот нам в седьмой роте как-то не везет, заменщики не едут, молодые лейтенанты со «Столичной» питерского розлива тоже, остается только бражку жрать. Э-эх, жизня…»

У меня опять едва не покатились слезы, и я уткнул нос глубже в тарелку – никто меня не выдал.

Вечером следующего дня, полыхая, как чугунная печка, я подошел к Денисову, подловив его одного, и сказал: «Простите, товарищ капитан, больше не повторится». И опустил взгляд ему в сапог. «Да ла-адно, – сказал капитан, – я уже все забыл». И больше он действительно ни разу мне об этом не напомнил ни словом, ни намеком.

Надо ли говорить, что этой ошибки я уже никогда не повторял, изощряясь в перевозе через границу фляг со спиртом, замаскированных под компот, шампунь, крем для сапог, глазные капли, резинку от трусов…

Мы стояли с Денисовым возле кремлевского фикуса, усы его были уже седы, но улыбка была такая же молодая, насмешливая. Он поднял свой стакан на уровень улыбки и сказал: «Ну что, лейтенант, счастье ведь не в водке, да?»

И мир мгновенно уплыл из-под моих ног; мы чокнулись и выпили… Не прошло и двадцати лет, а у меня опять не оказалось водки в нужный момент, а у него была. И я опять должен был отворачиваться от него и от света, почувствовав себя молодым лейтенантом, стоящим перед колесами военного грузовика, только что выкатившегося из боя.

2012

Рассказ