Смысл такой, что смысла просто не было.

Он ощущал ее всю глубоко изнутри как собственное тело, тянущееся куда-то в бесконечность.

А из этой бесконечности к нему обратно возвращалось уже не тело, а душа, как ощущение невесомости во время безумного полета над дремлющей темнотой, из которой тысячи бесстыдных и нахальных глаз пожирали их любовную связь… как самих себя во время ненасытного голода.

Дядя Абрам все сильнее чувствовал трепещущее в нем тело Риты. Их бескорыстная любовь играла роль вечного проводника, ведущего их сквозь серое вещество, находящееся в мозгу сумасшедшего продюсера.

Он чувствовал, как ударяет ему кровь в голову, когда они соединяются. Внутренне дядя Абрам смеялся над продюсером, ощущая его мимолетную слабость.

Как многие созерцатели, продюсер был поглощен своим зрением. Он касался их своим зрением как пинцетом, но ничего не мог ни ощутить, ни понять.

Единственное, на что он был способен, это на какое-то мгновенье представить себя во время их акта дядей Абрамом. Однако его никогда не разглашаемая попытка превратить их в живой порнофильм, ему явно не удалась, отчего он все время и злился на них и придумывал для них всякие козни.

Вместе с этим, продюсер превратился для них в какое-то наваждение, с которым все время приходилось бороться, хотя эта борьба все яснее доказывала свою бессмысленность.

Зверь никогда не выходящий из клетки постепенно становится покорным, и вот эта самая покорность, которую дядя иногда видел и в себе, и в Рите, и бесила его больше, чем внезапный поток с отключением света.

Вскоре они встали, стыдливо одели на себя мокрые тряпки, уже едва прикрывающие их тела и попытались обнаружить выход из зеркальной комнаты, но его нигде не было, даже люк, из которого они выбирались, куда-то исчез, отовсюду на них глядело их собственное отражение.

Это отражение их смущало, так как у них был глупый, одновременно усталый и измученный вид.

Свет, изливающийся из четырех углов комнаты, становился порой таким ярким, что у них начинали слезиться глаза. Кубическая форма комнаты, казалось, желала их поглотить своей правильной симметричностью.

– Ты, знаешь, почему у людей ассиметричные лица?! – спросил дядя Абрам Риту.

– Это как?! – спросила Рита.

– Ну, когда одна половинка лица больше другой, – объяснил он.

– Не-а, не знаю, – вздохнула Рита и присела на зеркальный пол.

– А я, кажется, догадываюсь, – присел рядом с ней дядя Абрам, – и думаю, это сделано для того, чтобы люди могли влюбляться друг в друга! Только в ассиметричное лицо можно влюбиться! Оно притягивает своими неправильными формами.

На нем глаз отдыхает, даже забывая про эту самую ассиметричность!

– А к чему ты это?! – не поняла Рита.

– Просто пришла мысль в голову!

– А я уж думала, что ты чокнулся! – засмеялась Рита.

– Конечно, чокнешься, когда рядом с тобой такая красивая девочка, – улыбнулся дядя Абрам.

– И у которой такое уродливое ассиметричное лицо, – еще громче засмеялась Рита.

– Почему вы смеетесь?! – раздался недовольный голос продюсера. Как у человека долго сидящего вместе с ними взаперти, у него, вполне возможно, развился комплекс «секретности», то есть он говорил с ними так, как бы секретничал сам с собой.

– А почему вы говорите шепотом?! – шутливо усмехнулся дядя Абрам.

– Это не ваше дело! – сразу же заорал продюсер.

– Слушай, он с каждым разом становится все хуже и хуже, – заметила Рита.

– А вы что хотели, чтобы я радовался каждый день, глядя на вас?! – возмущенно прошептал продюсер.

– Так почему вы тогда не выпустите нас?! – спросил дядя Абрам.

– Не могу! – простонал продюсер. – И даже не задавайте таких глупых вопросов!

– А если б мы не были глупыми, разве бы мы выжили! – засмеялся дядя Абрам.

Рита отлично почувствовав мысль дяди Абрама, тоже захохотала.

– И охота вам хохотать?! – недовольно пробормотал продюсер. Но они его уже не слушали, они наслаждались взаимным смехом как притяжением друг друга, их глаза блестели, губы растягивались в блаженной улыбке, а души взмывали вверх невидимыми птицами.

Хохот стоял просто невообразимый. Они словно заражали друг друга этим жизнерадостным смехом, и чем больше, и громче они смеялись, тем недовольнее звучал шепот безумного продюсера.

– Знаешь, Рит, а я догадался, что такое асимметричность, – сквозь смех и слезы выговорил, наконец дядя Абрам.

– Ну, и что она такое?! – все еще хохотала Рита.

– Асимметричность это проявление божественной влюбленности в человека, – сказал, уже не смеясь, дядя Абрам. Рита тоже перестала смеяться.

– Какой ты умный! – восхищенно поглядела она на него и обняла.

– А я еще и не то могу выдумать! – похвастался дядя Абрам и он снова громко захохотали.

– Идиоты! Олигофрены! Болваны! – простонал продюсер. У него уже явно начиналась истерика.

– Вас двое, а я один, – всхлипывал он.

– А кто вам мешает завести себе друга или подругу?! – спросил с улыбкой дядя Абрам.

– А вы и есть мои друзья! – ошарашил их продюсер.

– Ну, ни х*ра себе, удивленно присвистнула Рита.

– Вот это фрукт, – согласился с ней не менее шокированный признанием продюсера дядя Абрам.

– За что вы обзываетесь?! – плакал безумный. – Я же вас могу убить! Неужели вы не понимаете, как я вас сильно люблю?!

– И меня тоже?! – смущенно спросил дядя Абрам.

– И тебя, – всхлипнул продюсер.

– А на х*ра тебе нас любить-то, найти что ль никого не могёшь?! – хихикнула Рита.

– Не могу! – разрыдался продюсер.

Его плач еще долго разливался на них из углов комнаты вместе с лучами яркого света, а они ошеломленные, с яростной тоской соединили дрожащие пальцы рук, переплели их между собой и молча, почти с ангельским терпением вслушивались в его незатихающий гул.

Разумеется, что никакого сочувствия они к нему не испытывали, но странное чувство какой-то всепоглощающей близости от общения с этим человеком постоянно витало в воздухе зеркальной и невидимой ни для кого комнаты, и в их чудных, неизвестно откуда берущихся, и появляющихся на свет, мыслях.

Дядя Абрам чуть касался поцелуями опечаленной Риты и думал о том, что любой плач живого существа имеет свойство проникать в тебя как твой собственный!

И во всем он опять видел одну лишь асимметричность как свойство проявления самых божественных чувств, чувства влюбленности во всякого, даже в самого уродливого человека.

Соня почти ни о чем не думала, когда направлялась к Эрике Львовне. Ею руководило одно только чувство мести.