я сказал, производил впечатление серое и, конечно, мог быть шпионом. Но мог и не быть им. Оказывая ему содействие, я подвергал себя и другое лицо большому риску, а отказывая ему в доверии, брал на себя тяжелую ответственность. Я сказал ему, что не даю сейчас ответа, но назначаю ему свидание в общественном саду в таком-то часу. Если я сочту возможным, то принесу ему туда ответ, а если не явлюсь, то, значит, или я отказываюсь, или по каким-нибудь причинам не мог исполнить его желания.

Чтобы смягчить мой полуотказ, я предложил ему чаю, но он отказался и ушел.

«Что испытывает сейчас этот человек? — думал я. — Ведь если он не шпион, то трудно себе даже представить, какое мучительное чувство переживает, видя, что единственный в целом городе известный ему человек подозревает его в шпионстве, и как много душевного героизма нужно иметь, чтобы пережить такое состояние».

Я переговорил с женой, и после долгих сомнений мы решили довериться. На беду, мы знали только одного человека, уцелевшего от разгрома прошлой ночи, заведомо для нас бывшего активным членом социал-демократической партии, — Константина Василенко. После продолжительного заключения в прошлом году он на этот раз не подвергся даже обыску. Решили, что мы с женой выйдем из дому вместе, но пойдем отдельно, будем бродить по городу, ездить на трамвае, зайдем к нескольким знакомым, а потом она пойдет к Василенко и все ему расскажет. Так и было сделано. Василенко отнесся к этому человеку сразу с полным доверием и пошел в указанное ему место разыскивать меня. Мы вместе пошли на свидание с моим посетителем, там я познакомил их между собой, и дело было закончено вполне благополучно. Мой посетитель оказался тем, за что он выдавал себя696.

В том же или следующем году у меня был случай, внешним образом довольно сходный с описанным сейчас, но с иным содержанием. Ко мне заявился человек.

— Я к вам от Сидора Порфирьевича. Моя фамилия Татаров.

— Я никакого Сидора Порфирьевича не знаю.

Татаров совершенно опешил.

— Как не знаете? Почему вы не хотите отнестись ко мне с доверием?

— Да кто вы такой? И кто такой Сидор Порфирьевич?

Разговор продолжался довольно долго, Татаров утверждал, что я должен знать Сидора Порфирьевича и потому должен его принять и т. д. Субъект мне сразу крайне не понравился, и я отказался что-нибудь сделать для него. Он ушел.

В объяснение этого я должен сказать следующее. За несколько лет перед тем моя петербургская знакомая Мария Вильямовна Беренштам сказала мне, что если кто-нибудь придет ко мне от Сидора Порфирьевича, то это будет от нее и я должен буду свести его с теми лицами, каких он назовет. Я всегда был чужд какой бы то ни было конспиративной работы; даже тогда, когда в молодости издавал запрещенные книги, никогда не давал своего адреса для явки, и просьба Беренштам была мне неприятна. Но я от нее не отказался. Прошло несколько лет; никто ко мне от Беренштам не являлся, и я совершенно забыл о нашем разговоре. Но вот является человек. Я сразу вспомнил наше соглашение, но вместе с тем увидел, что пароль перевран и, следовательно697, дело неладно.

На следующий день ко мне зашел Тарле и рассказал:

— Вчера рано утром с поезда приехал ко мне некто Татаров. Когда-то я с ним был дружен, но в настоящее время я ему не доверяю. Особенных оснований для недоверия у меня нет, но не доверяю. И могу сказать еще, что этому Татарову многие доверяют и очень симпатизируют, между прочим и В. Г. Крыжановская (очень уважаемая в Киеве социал-демократка698. — В. В.). Но я не доверяю. Татаров у меня очень добивался вашего адреса, но я отговорился незнанием. Советую вам не принимать его.

— Да он уже был у меня.

— Был? Когда?

Мы выяснили время, и оказалось, что он был у меня часа через 2–3 после того, как ушел от Тарле. Мне показалось несколько странным, что Тарле не счел нужным зайти ко мне еще вчера, но я ничего не сказал ему.

На этот раз я спасся от большой опасности. Татаров, когда-то видный революционер, побывавший чуть ли не на каторге, в это время был деятельным шпионом699. Через несколько лет он был убит революционерами700.

Как я уже сказал, 1899 г. да и первые месяцы 1900 г. я усиленно занимался чтением лекций и докладов как в Литературно-артистическом обществе, так и в разных кружках. И не я один; такие чтения были сильно распространены в Киеве.

В конце апреля, 27 или 28 числа, в 1900 г. было назначено чтение Луначарского об Ибсене701. Оно происходило в большой квартире студенческого общежития. Присутствовало около 60 человек, студентов, барышень, вообще всякого, но преимущественно молодого народа. Присутствовали Е. В. Тарле и я в качестве предполагаемых оппонентов. Были приглашены Бердяев, Булгаков и Ратнер, но они по случайным причинам не явились. Присутствовала и моя жена.

Лекция, уснащенная радикальными словечками, была из тех, которые нравятся очень зеленой молодежи, но своею фразистостью, произвольностью и бессодержательностью производят неблагоприятное впечатление на людей взрослых. И у Тарле, и у меня складывались очень сердитые возражения. Но произнести нам их не удалось.

Часов в 11, когда поздно начатый и длинный реферат только еще приближался к концу, раздался звонок. Вошел сам собственной особой генерал В. Д. Новицкий в сопровождении большого числа жандармов и полицейских.

— Что здесь происходит?

— Чтение реферата об Ибсене.

— Кто референт?

Выступил Луначарский. Затем Новицкий сам заметил меня и некоторые другие знакомые лица. Молодежь начала выбрасывать из карманов разные бумажонки и рвать их, но так неосторожно, что Новицкий тотчас это заметил.

Был произведен обыск, прежде всего по карманам у присутствующих. По крайней мере у половины в карманах были обнаружены прокламации или какие-нибудь другие неудобные бумажки702.

На беду, как раз в это время в Киеве тянулась тяжелая стачка булочников, очень взволновавшая общество и особенно социал-демократов, которые поддерживали эту стачку и по поводу нее выпустили прокламацию. А через 3 или 4 дня предстояло 1 мая, к празднованию которого усиленно готовилась социал-демократическая партия Киева.

Слушатели Луначарского, отправляясь на подобную лекцию, не позаботились почиститься и предстали пред очи Новицкого с corpus delicti703 в кармане704. Затем начался допрос. Когда допросили мужчин, — это было часам к 4 утра, то вызвали взвод казаков и отправили нас под их конвоем в Лукьяновскую тюрьму. Часа через три окончили