с прошлой осени, мне тебя так недостает! А в своих письмах ты себя выражаешь так полно, что это напоминает твое присутствие.

<31 декабря 1941 Чистополь>

Зиночка, нам не придется быть сегодня вместе. Мне придется полежать. Я неудобно повернулся, и у меня начинает болеть спина. Это пустяки, если захватить вовремя и дать отдых мышце. Сегодня мне от тебя ничего не нужно, тем более что все вы будете страшно заняты. Но завтра, 1-го, пожалуйста, приведи Леничку[270] ко мне после завтрака с тем, чтобы он побыл у меня до своего обеда. Если ты будешь занята, попроси, чтобы кто-ниб<удь> отвел его, м<ожет> б<ыть>, во время прогулки.

Желаю тебе начать год со счастливыми предчувствиями и благоприятными знаменьями, а в году желаю самого наилучшего: поправки Адику, успехов в занятиях Стасику, а Гаррику освобожденья[271]. Кланяйся всем в детдоме. Передай письмецо Ф<анни> П<етровне>[272]. Целую тебя.

Твой Б.

1942

<После 17 октября 1942>

Дорогая Зиночка! Когда я уезжал, я мысленно прощался с тобой и Леней на год. Теперь я не верю возможности, что скоро снова с вами увижусь. Я боюсь думать об этом счастьи.

Посылаю тебе с Бертой Яковлевной[273] папирос, а Лене шоколаду. Я заплатил за него 300 р. Мне больно, что тут нет ничего для Стасика. Может быть, уступишь ему от меня две коробки?

Договор на Антония и Клеопатру заключен[274]. Завтра отправляю тебе через Литфонд два чемодана. Не удивляйся множеству рухляди. Что делать, все пригодится для обмена.

Мой чемодан отправляется назад почти в том же виде, в каком я его сюда привез. Можешь даже не распаковывать вещей до моего приезда. Но на всякий случай посылаю тебе в конверте ключ от твоего парижского. Адикову шубу утащили вместе с лучшими из Жениных вещей. То же самое случилось бы с ней, если бы она осталась в Лаврушинском. Все уцелевшее хранится у Елены Петровны. Теплое белье и шляпу она мне купила зимою после моего отъезда.

Итак, я, по-видимому, решил возвращаться. Мне кажется, надо всеми силами стараться жить дружно, здорово и производительно, а это можно только в Чистополе, при вас. Все равно, будет ли в январе мир, как тут поговаривают (это я тебе расскажу при встрече), или же, наоборот, развитие военных действий и затяжка войны распространит угрозу на Чистополь, я хочу быть с вами и, пока будет возможно, жить тепло, хорошо питаться и хорошо работать, а если, не дай бог, это станет невозможно, разделить с вами надвигающиеся лишенья.

Вероятно, я пошлю тебе на днях по почте тысячи две-три и привезу с собой столько же или немного больше. Мне хочется устроить денежные дела так, чтобы месяца через два-три мне предстояла расплата по новому договору и чтобы расчет можно было произвести из Чистополя через Хесина[275], как в прошлом году. Мне только поставили очень короткий срок на Антония, только 4 месяца. Немирович[276] очень увлечен и торопится с постановкой. Я его должен увидеть, но перед этим хочу перечесть Антония, и все время занят квартирами, карточками, деньгами и пр.

Было бы очень хорошо, если бы, двинув вещи (деньги, м<ожет> б<ыть>, понадобятся?), ты запасла меду и масла. Совершенная фантасмагория была бы, если бы ты поручила Гросманихинскому человеку перевезти, напилить и наколоть дров для меня. Не выложить ли мне дополнительную печурку в своей комнате? Или, может быть, поставить железную? Так была бы разрешена проблема самовара, можно было бы готовить свое, и была бы достигнута хозяйственная самостоятельность на случай взятия Ленички из детдома на дом. Дело в том, что и при щедрой Вавиловской топке[277] в прошлом году в морозы было холодно при настежь открытых круглые сутки дверях, а теперь ведь, когда я ухожу, я их запираю. Я, конечно, не смею мечтать о том, чтобы это все было сделано до моего приезда, но если бы такое счастье случилось, я бы с удесятеренной энергией принялся наколачивать новые деньги.

Вере Кузьм<иничне> я уже отправил 500 руб. Это ей подарок. Если она взяла бы заботу о дровах или печке на себя, давай ей деньги на расходы, сколько потребуется, а эти – ее собственность.

Ничего не пишу тебе о Москве, об Асмусах, Шуре. Все это расскажу при встрече – есть о чем поговорить. Москва так же далека от истинной тайны событий, как Чистополь, но зато Чистополь ближе к коровам, курам и лошадкам, чего нельзя сказать о мертвой и по-глупому надутой Москве.

Что меня задерживает? Окончательное оформление договоров, получение дальнейших денег, обеспеченье постоянной московской прописки, предложение прочесть перевод «Ромео» в ВТО (это надо сделать, а то никто не знает о существовании нового перевода[278]), устройство квартирных дел. Об этом тоже при встрече: мне кажется, во всех отношениях нам придется жизнь (в смысле крова и обстановки) начинать сначала, и, может быть, Чистополь более долгая стоянка (может быть, вроде нового Переделкина), чем кажется, но я всему этому очень рад, так как это пойдет совсем в другом стиле, чем грошовая дребедень, которой мы лишились. Я запрашиваю телеграммой Барто[279] в Свердловске, согласится ли она уделить мне комнату в своей квартире для переноски в нее немногого оставшегося из мебели из верхних этажей и проживанья в ней, если я задержусь на первые дни ноября или захочу или должен буду приехать в Москву еще раз зимою. Если она откажет или не скоро ответит, – мне подыщут комнату внизу в каком-нибудь другом подъезде.

Если тебе надо будет сообщить что-нибудь экстренно, воспользуйся едущими сюда (уехали ли уже Казин[280] и Зенкевич[281]?) или телеграфируй. Стасику обязательно придумаю подарок, я ему, наверное, отдам все сладкое из пайка, если получу его. До сих пор не могу получить продкарточки. Прописался временно в Лаврушинском. Умерла Варвара Ивановна. Милица Серг<еевна> и словом не заикнулась о полученных деньгах. Шура задолжал мне больше тысячи. Туси еще не видел. Питаюсь клубными обедами, а по утрам и вечерам подкрашенным кипятком и хлебом. Если практиковаться в этом в течение года, от человека мало что останется. Крепко обнимаю тебя и детей, прости, что пишу неразборчиво, – тороплюсь. Большое искушение – съездить за большими Лениными игрушками в Переделкино, но сегодня последний день приема посылок, кроме того, боюсь сильных ощущений при виде разрушений, а также того, что Маруся пристанет ко мне как репей, и потом не рад будешь.