После этого они сели в гостиной. Соулей прихлебывала чай. Оказалось, что она не помнит ничего о залитии кислотой и о своем разговоре с Катой, после которого убежала.

– Это было ужасно, – сказала Ката.

– Мы вместе заходили в какой-то дом? – спросила Соулей.

– О чем это ты?

– Я тебя видела. Мы были в желтом доме… Я там раньше бывала. Мы сидели в подвале, и с нами был мужик. Ты с ним что-то сделала… Он лежал на полу, и по нему букашки ползали.

– Это прямо как дурной сон, – сказала Ката.

Во дворе раздалось птичье пение: три короткие ноты, – а четвертая, выше и длиннее, растянулась высоко над домом и поднялась к солнцу.

* * *

Они отпраздновали Рождество и Новый год. Ката подарила Соулей пижаму, чтобы носить в клинике «Вог», и «Силу настоящего» Экхарта Толле. Соулей подарила ей ежедневник в линеечку, с изображением голубя и маленькой обезьянки, которая прижимала этого голубя к себе.

– Они дружат, – смеясь, сказала Соулей. – Я перед этой картинкой просто не смогла устоять. Они так на нас похожи!

– Спасибо, – ответила Ката.

– Не волнуйся; обезьянка – это я.

В канун Нового года Соулей смотрела на своем ноутбуке сериал «Друзья», жевала «Либриум» и позволила Кате приготовить для нее еду. Через несколько дней, утром во вторник, Ката заставила ее встать. Они поехали на Хёвди, где располагалась клиника «Вог» и откуда открывался вид на серое взморье. За заливом стояли особняки и высотки какой-то окраины-пустоши. Соулей села в комнате ожидания, где даже не было журналов на столиках, и стала ждать, пока Ката передаст в окошко ее документы. Девушка-регистраторша вбила данные в компьютер и наконец кивнула на дверь.

– Она должна войти туда сама, – сказала она.

После двух сигарет, выкуренных в молчании при дожде на улице, Соулей крепко обняла Кату, сказала, что позвонит, и скрылась за той дверью.

56

В середине января онкологическое отделение временно закрыли. В больнице ввели режим повышенной готовности по причине эпидемии гриппа в стране, роста нагрузки на отделение «Скорой помощи» и, как следствие, на другие отделения; к тому же целый коридор, где располагались канцелярии, закрыли до лучших времен в связи с грибковой инфекцией, которую не удалось вывести. Все палаты были переполнены, и пациентов клали в коридоре – в том числе и в реанимации, впервые за всю историю больницы.

После этого (был тому виной аврал или нет) в онкологическом отделении вспыхнула инфекция метициллинрезистентного золотистого стафилококка: бактерии, невосприимчивой ко всем обычным антибиотикам. Симптомы появились у одного пациента, лежавшего в отделении уже целую неделю, и сотрудника, который ухаживал за ним. Согласно правилам работы в больнице на время дезинфекции отделение было необходимо полностью освободить, но из-за отсутствия коек в других местах больничное руководство решило просто закрыть его на карантин и постепенно дезинфицировать палату за палатой, ограничить посещения и строго соблюдать правила инфекционной безопасности при входе и выходе. Все сотрудники надели маски и перчатки, облачились в защитные комбинезоны, словно хирурги, а емкости с лекарствами и посуда, вносимые в палаты к пациентам, подвергались дезинфекции.

Назначения капельницы были отложены, а пока дезинфекторы хлопотали в палатах, сотрудники распределили между собой лежачих больных. Ката занялась Фьоулой в «4С» – той самой, двадцатисемилетней, которая вела блог и медитировала с буддистами на Гренсаусвег; она находилась в изоляции после того, как у нее диагностировали синдром иммунной недостаточности, и нуждалась в тщательном уходе.

Палата была разделена надвое. В переднем, более маленьком помещении Ката вымыла лицо и руки до локтя, надела защитную одежду, сетку для волос и маску. После этого постучалась во внутреннюю дверь и вошла. Фьоула уже три недели лежала в этой палате, что было необычно долгим временем изоляции. Фактически врачи уже списали ее, и она это понимала. «Два-три месяца», – сказал один из них Кате.

В палате было сумрачно, одно окно занавешено. Фьоула сидела, выпрямившись, на кровати, озаренная белым светом, который, проходя сквозь пластиковые занавески вокруг кровати, становился сероватым. Занавески были приклеены к полу, а на одной стороне в них имелась молния, чтобы можно было открывать отверстие и всовывать внутрь голову.

Из насоса в аппарате гемодиализа раздавался тихий ритмичный хрип, когда кровь выкачивалась из него, проходила сквозь ряд мелких сит и поступала в него снова. Согласно недавним измерениям активность печени упала до тридцати процентов, а белые кровяные тельца, как и прежде, находились на нуле. Иммунная система была настолько ослаблена после предыдущего курса лечения, что врачи не решались выписывать эту пациентку домой. А поскольку печень так быстро сдавала, то вряд ли ее вообще отправили бы домой, разве что она пожелала умереть бы там, а не в хосписе.

Ката взглянула на датчики на приборах, записала показания на бумажку, лежавшую наверху одного из них, затем постучала по пластиковой занавеске и спросила Фьоулу, как она себя чувствует. Та печатала, положив на колени маленький ноутбук, а в ушах у нее были наушники, из которых доносился тихий отзвук музыки.

– Кто здесь? – спросила Фьоула, сняла наушники и захлопнула крышку ноутбука.

– Это всего лишь я, Ката. Как ты? – Согласно отчету во время праздников Фьоула пережила глубокую депрессию и страх – а сейчас излучала эту самую благодать, иногда присущую тем, кому недолго осталось.

– Как я рада, что ко мне кто-то пришел! Там, в коридоре, такая суета; что там творится? – Дикция у нее была нечеткая.

– Ничего такого, о чем стоит волноваться, – сказала Ката. – Тебе что-нибудь нужно? Может, я штору на окне отодвину?

– Мне лучше так.

Ката немного повозилась с молнией на пластиковой занавеске – та заела, но потом поехала вниз с недовольным «ррр», – заглянула в отверстие, спустила маску с носа и постаралась дышать только ртом. Лицо Фьоулы было бледным, слегка одутловатым, нос усыпан прыщиками, а глаза сонные.

– Как прошла ночь? – спросила Ката.

– Боли сильные. Мне дали морфий, чтобы их заглушить. А заодно и меня приглушить. А ведь я не боль, – она тихонько засмеялась. – Врачи говорят, мне морфий подходит. С него многие блюют, им нехорошо. Да ты и сама это знаешь. Но попробовала бы ты под ним музыку слушать… очень странно.

– Хорошо – сказала Ката, улыбаясь. – Но, в отличие от тебя, меня бы живо спровадили домой, если б я на работе морфий принимала. А что ты писала?

Фьоула вяло повернула к ней голову.

– Мой блог.

– Смотри, не перетрудись… Как у тебя со сном?

– Иногда жуткие кошмары… а так все нормально. Ты не знаешь, кто-нибудь из врачей собирается ко мне зайти?

– Наверное, – сказал Ката, но сама это не помнила. Она расстегнула молнию на занавеске до самого низу и совсем спустила маску, чтобы они могли видеть друг друга. Потом подвинула к кровати стул и уселась. – У тебя сейчас доза большая?