Они спали. Кате снились растения, бесконтрольно прорастающие в ней, и от них исходил такой резкий свет, что ей слепило мысли. Она ходила по лесу и видела, как перепрыгивают с дерева на дерево обезьяны, рыжие, как закат, видела сороконожек, которые плюются ванилью, если их пощекотать.

Через некоторое время Ката очнулась: она все еще лежала на полу. С трудом поднялась на ноги; ее охватил приступ дурноты, но ничем не стошнило.

Она огляделась вокруг. Источником света здесь была лампочка под потолком. Окон в комнате не было, и дверей на первый взгляд тоже было не видать. Мужик, которого они одолели, лежал на полу на животе; одна его рука была заперта в колодки, а вторая привязана к его же шее кожаным ремнем, так туго, что пальцы распухли и стали бледно-синими.

Ката потормошила Соулей, все еще лежавшую на полу, убедилась, что та жива, а затем начала искать выход. Стены везде были одинаковыми: нижняя часть обита темной кожей, а верхняя – деревянная, как и пол. От кожи исходил слабый запах чистящего средства. К одной стене была прибита доска из ДСП; по углам из нее торчали толстые гвозди, а с них свисали цепи разной длины. На столе посреди комнаты лежали разнообразные песты, фаллоимитаторы, шары, завязки, хлысты и куски колючей проволоки.

Ката склонилась над мужиком, заглянула ему в лицо – и узнала его. Комната была «темницей» из писем Батори, в которую он пытался залучить Валу. Йоун пробормотал что-то, словно в беспокойном сне. На нем не было заметно никаких телесных повреждений, если не считать руки, которая так и продолжала пухнуть. Он был одет в желтую рубашку-поло, полосатые носки и бархатные брюки. Ката пошарила в карманах брюк и нашла нечто, похожее на ключ: длинный стержень с рядом горизонтально расположенных штифтиков на конце и тяжелым железным шаром на противоположном конце.

Она подошла к ближайшей стене и ощупывала ее, пока не нашла дверь. Как и вся комната, та была обита внизу кожей, а вверху – деревом. Ручки с внутренней стороны не было, но в середине двери имелось отверстие, в которое Ката воткнула стержень, и дверь со щелчком открылась.

Соулей все еще лежала на полу, но Ката решила пока не уносить ее. Осторожно выглянула из «темницы», вылезла вон через шкаф (на вешалках висели белые рубашки и немногочисленные пиджаки) и вышла в освещенный коридор, пахнущий, как сладкая луковица.

В комнате, ближайшей к «темнице», висели фотографии – под потолком на шнурках – или лежали в растворе в емкостях, откуда и доносился этот запах. На фотографиях в емкостях была Соулей, голая и связанная в «темнице»; некоторые из них были увеличены настолько, что на них были только отдельные части тела. На шнурках висели фотографии Каты на улицах города, перед домом на Бергстадастрайти и вместе с Соулей на балконе на Лёйгавег. Две фотографии висели в рамке на стене; на обоих был Йоун, лежащий без сознания на взморье с надписью «ПОТРАХУН» на лбу.

Ката вышла из подвала и осмотрелась. Освещение в доме было зелено-голубым, как в аквариуме, а за окнами стояла темнота.

Ката поспешила обратно в подвал забрать Соулей, в несколько этапов перетащила сквозь шкаф и положила ее, мычащую, на пол в коридоре. Потом рассмотрела Йоуна, все еще валявшегося без сознания. Поскольку ему явно было важно спрятаться, что можно было видеть по тому, как устроен вход в темницу, то, скорее всего, ему очень понравилось бы, если б его оставили там одного, так, чтобы никто о нем не знал. Ката шагнула вон из «темницы» и захлопнула за собой дверь, которая автоматически заперлась. Толкнула ее, убедилась, что та не откроется снова, поправила вешалки и закрыла шкаф.

– Ну, подружка, а теперь пошли домой, – сказала она, склонившись над Соулей, глаза которой были открыты и растерянно блуждали по потолку.

Ката помогла ей подняться, дала опереться на себя и повела по коридору, вверх по лестнице и в гостиную на верхнем этаже, где они некоторое время отдохнули. Чтобы прикрыть ее наготу, она подвязала ей вокруг талии скатерть и одела в рубашку со своего плеча. За окном по-прежнему было темно, и хотя Ката ничего не имела против того, чтобы передохнуть, ненадолго закрыть глаза в этом аквариумном сумраке, она заставила себя встать. Подтолкнула Соулей, задремавшую на диване, вывела ее в коридор, через прихожую и вон из дома.

Воздух был прохладным, освежающим. Соулей недоуменно посмотерла вокруг себя, как если бы была пьяна в стельку. Ката закрыла за ними входную дверь, свела Соулей с крыльца, но та уселась на нижнюю ступеньку и отказалась двигаться.

– Где я? – спросила она.

– Мы домой идем… Мы в бар ходили, – сказала Ката, не сдержалась и хихикнула. Как по заказу, на троутаре возле дома показалась молодая пара: парень и девушка шли на заплетающихся ногах, натыкаясь друг на друга, домой из бара. Девушка злобно шипела и отмахивалась от парня, а он смеялся и щипал ее за бок.

– Вставай! – сказала Ката и потянула Соулей, чтобы та поднялась.

55

Лицо Соулей было опухшее, бледное; внутренняя часть ляжек в синяках, а также синяки на сосках, запястьях и лодыжках, и влагалищные мышцы разорваны, что свидетельствовало о том, то туда засовывали что-то, размером больше полового члена. Ката зашила порванную кожу и мышцы, намазала мазью, дала подруге болеутоляющие и противоотечные таблетки, а для облегчения похмелья – «Либриум», который стащила в больнице.

В первые дни с Соулей градом лился пот, она бормотала что-то бессвязное и ворочалась в постели, так что Кате приходилось держать ее, чтобы она не вывалилась. Хотя Соулей явно не помнила ничего из случившегося, ее телу был нужен покой, и Ката установила катетер, чтобы вводить ей питательные вещества.

– Очень хорошо, – бубнила она себе под нос и сидела у ее кровати, не вставая, разве что для того, чтобы размяться или принести для Соулей лекарство.

На второй день подруга ненадолго очнулась и спросила, который час – ей, мол, надо потолковать с соцподдержкой насчет своего пособия, – но Ката остановила ее и, в конце концов, сделала ей укол успокоительного. На четвертый день ее сознание стало более ясным, она сама пила воду, а Ката продолжала врать, что, мол, Соулей перепила в баре, но собиралась сказать ей правду, когда она окрепнет.

По вечерам Ката сидела у окна, выходящего на Бергстадастрайти, и смотрела, как ветви деревьев мотаются под ветром, а о флагшток в саду с приглушенным звуком колотится веревка. Ей не хотелось ни смотреть телевизор, ни читать, и внутри себя она ощущала глубокую, чуть звенящую тишину.

Ближе к Рождеству Ката вымыла и вычистила всю квартиру, сготовила обед и разбудила Соулей, чтобы они поели вместе. Купила в цветочном магазине в соседнем доме букет и поставила в вазу, зажгла свечи, воскурила благовония.

– Вау, а это в честь чего? – спросила Соулей, когда вышла из комнаты.

– В честь того, что ты проснулась, – ответила Ката.

– Я это дело брошу, – сказала Соулей, имея в виду выпивку. Она съела всего несколько кусочков, а больше не смогла; Ката дала ей чаю с медом, халат и полотенце и отправила ее в душ.