– Это нормально.

– Хочешь, я тебе почитаю? – спросила Ката. Под подушкой у Фьоулы был Новый Завет – тот же, что она читала в возрасте конфирмации[43]. – Если хочешь, я могу принести тебе что-нибудь поинтереснее, журналы из приемной…

– Не волнуйся за меня, – сказала Фьоула и улыбнулась. В ее глазах сияла невинность, и Кате вдруг показалось, что как раз ее она сама и должна обрести, ведь это могло бы стать решением всех ее проблем. Тут же она осознала, что Фьоула, возможно, все еще девственница; в возрасте около двадцати ей ампутировали обе груди, а с тех пор она почти непрерывно находилась на лечении, и если не успела позаниматься сексом до того, то после вряд ли вообще начинала.

– Знаю, тебе из Нового Завета читать не нравится. Ты же больше в Бога не веришь.

– Увы, с этим у меня всё.

– Тогда оставь его, все равно разницы никакой… Наши органы чувств не видят мир таким, каков он есть, но подражают ему. Единственное, что к этому может добавить Бог, – это то, что тогда мир – подражание подражанию.

– Звучит грустно.

– Не уверена, – сказала Фьоула. – Путем подражания мы учимся всему. Дети так учатся. И искусство – это подражание. И ученые строят модели, чтобы имитировать определенные явления действительности. Всё, что мы видим, – это имитация. Слова, произносимые мною, – это звуки, которые в свое время были подражанием свойствам того, что они описывали… Механизмы, предметы, которые мы создаем, – имитация, воссоздание наших желаний или потребностей. Все вещи. Если закрыть глаза, что ты увидишь?

Ката закрыла глаза – но уже понимала, что увидит.

– Ничего, – ответила она, вновь открывая их.

– Ты ощутишь существо, тот фрагмент целого, который является тобой. А если тебе повезет, ты ощутишь это существо полностью, и между вами ничего не будет: ни мыслей, ни слов, картинок или ритма; никаких подражаний.

– Это ты выучила на медитациях на Гренсаусвег?

Фьоула улыбнулась.

– В том числе. – Она закрыла глаза, и у Каты вдруг исчезла уверенность, были ли они раньше открыты и сказала ли Фьоула вообще что-нибудь.

– А зачем ты тогда здесь? – спросила Ката. – Чтобы закрывать глаза и подавать сигналы?

– Вовсе нет… Но, чтобы не потерять свою жизненную силу в этом мире, тебе нужно входить в контакт с этим существом. Между тем, что находится за твоими глазами и миром имитаций есть связи, которые нельзя объяснить. А если они оборвутся, тогда случится плохое… Вот в этом как раз и главное: связи не должны оборваться.

– А что тогда случится?

– Люди превратятся в вещи. И природа тоже… весь мир. А этого случиться не должно… Существо – это не вещь.

Фьоула умолкла, и через некотрое время Ката встала. Она взялась за занавеску, чтобы застегнуть молнию, и увидела, что Фьоула открыла глаза.

– И еще вот что, – сказала она. – Как ты знаешь, такое бывает не сплошь и рядом, но иногда, когда я принимаю морфий, то вижу всякое-разное. Не хочу тебя этим утомлять, но это лучше объясняет то, о чем я сейчас говорила. Несколько дней назад я видела башню… Была ночь, и башня вздымалась из леса, выделяясь на фоне ночного неба. Я видела, как она заслоняет звезды, бросает тень на лес – и в то же время находится как бы внутри этой тени. Там была такая винтовая лестница, и у людей, которые взбирались по ней на башню, виток за витком, лица были пустые. Мне от этого стало ужасно не по себе, но при этом в ней было и что-то величественное, исполненное красоты. Я в мыслях называла ее Башня смерти… Но поскольку я такая немножко ригидная, я знаю, что скажет врач, если я опишу ему эту башню: он скажет, что это видение символизирует хромосомную цепочку, ту самую, в которой копирование не удалось и которая превратилась в опухоль…

– Хорошая версия.

– И не единственная… Этот врач такой наглый. Мы с ним каждую вещь видим со своей стороны, но он воображает, что лишь один знает ее значение. Когда я вижу Башню смерти, он видит хромосомные цепочки и гены: так он может лечить больных, и именно это у него называется реальностью… Но в его версии не хватает чувства, всего того, что я ощущаю в моем видении. А вне лаборатории большинство из нас ведь мыслит посредством чувств. Это Башня смерти; я вижу ее, ощущаю снаружи и изнутри, и это помогает мне: я понимаю смысл, живущий в ней, хотя мне и сложно передать его другим. Так я думаю о своей болезни, изнутри, в другом плане, нежели врач…

– Понимаю, – сказала Ката и кивнула; она почувствовала, что ей хочется что-то добавить к этому, но не стала. Фьоула снова закрыла глаза.

Ката высунула голову из занавески и застегнула молнию.

57

Ката отогнула кутикулу ногтей и состригла ее, предварительно смягчив кремом с витамином «Е». Она старалась не стричь ногти и тем чаще пользовалась пилкой, подтачивая ногти до тех пор, пока они не становились остроконечными и очень длинными. Смыла крем с рук грубозернистым мылом и нанесла на ногти тонкий слой отвердителя, а после этого – два слоя лака с легкой чувствительностью и наконец покрыла их прозрачным лаком.

Ее ногти только что высохли – и тут кто-то позвонил в дверь. На пороге стояли Хильмар – улыбчивый полицейский – и его седовласая приятельница.

– Здравствуйте, – сказал Хильмар. – Вы, как я вижу, переехали. Надеюсь, мы не побеспокоили?..

– Вовсе нет, – ответила Ката и поздоровалась с обоими за руку.

– У вас есть пара минут для небольшой беседы? – спросил Хильмар, и его улыбка стала шире.

– О чем?

– Мне бы хотелось обсудить это там, где нас не услышат.

Ката согласилась и впустила их в дом. Поднялась впереди них по лестнице в квартиру и сказала, что разуваться при входе не нужно.

– Садитесь, – сказала Ката, проводив их в гостиную. – Вы по долгу службы? – c серьезным тоном прибавила она, переводя глаза с одного на другого и пытаясь сдержать смех, готовый сорваться с губ.

– Зачем вы об этом спрашиваете? – Хильмар сел на диван, а седая – рядом.

– У вас лица такие.

– Мы просто хотим немножко побеседовать, – сказала женщина и добавила (хотя на самом деле она явно так не считала), что ей очень жаль, что по делу ее дочери нет никаких новостей, а расследование затянулось.

– Как вас зовут, я забыла? – спросила Ката.

– Сигрун.