Тиоракис уже по испробованному сценарию накручивал сам себя и уверенно вел дело к хорошей сваре. Он выстреливал в собеседника одну инвективу за другой, конструируя их из того, чего еще недавно сам наслушался, проводя свое исследование по заданию Стаарза. Только добавил в это несложное блюдо побольше агрессии и безаппеляционности. Для остроты и скорости воздействия.

— Ты что, правда, сдурел? — обалдело уставился на него зам. секретаря ячейки. — Это не твои слова! Ты подумай, что ты несешь? Тебя-то кто обидел? Тебе-то чего недостает? Живешь в столице, учишься в лучшем университете…

— Ага! Вот все вы так! Ишь, нашел, чем попрекнуть! Дескать, сиди спокойно и грызи свою кость! Вот, вот это самый первый способ оторвать людей от родной почвы… А я так не могу — только о себе. Мне за мой народ обидно!

— Бред какой-то! Чего-то ты раньше про свой народ не вспоминал. Какая муха тебя укусила? Чего там твоему Версену не достает?

— Чего не достает? А самому тебе догадаться трудно? Имперское мышление мешает? Да?

— Чего ты мелешь? Какое там еще имперское мышление? Ты конкретно говори!

— А такие понятия, как самоопределение, независимость или хотя бы автономия — тебе знакомы?

— А тебе, Тиоракис, соратнику МС, между прочим, уставные требования нашей организации известны? Верность принципам федерализма, например?

— Да иди ты со своим федерализмом!

— А не пойти ли тебе из МС?..

* * *

В течение следующей недели Тиоракис доблестно довел свою обструкцию до того, что вопрос о возможности его дальнейшего пребывания в рядах МС был вынесен на заседание факультетского бюро организации.

Одновременно он неприятно ощутил некоторую толику изгойства. Не то чтобы от него отвернулись все бывшие друзья и приятели (хотя были и такие), но в их отношении к нему происходила определенная эволюция. Прежде всего, никто из них не мог понять причин произошедшей во взглядах и даже в поведении Тиоракиса столь резкой перемены. Особенно удивляла та агрессивность, с которой он бросался отстаивать свои новые националистические убеждения. Кто-то решил, что это — оголтелость неофита, кто-то сделал для себя вывод, что парень оказался вовсе не таким умным, как представлялось, кто-то объяснил для себя странную перемену в Тиоракисе самым простым способом, к которому люди нередко прибегают в подобных случаях: да крыша у него поехала, вот и все!

А результат был один — Тиоракис почувствовал вокруг себя зону отчуждения: его стали реже приглашать в компании, опасаясь, что он может испортить беззаботную обстановку какими-нибудь неуместными спорами; осторожничали с ним в разговорах, не желая нарваться на резкость в случае, если будет задета больная для него тема; и просто сторонились, как человека, зачем-то обозначившего самого себя чужаком.

Даже Летта, бывшая вполне в курсе всех факультетских сплетен, попыталась как-то повлиять на него, однако Тиоракис, будучи весьма последовательным, и здесь отлично разыграл маленький спектакль. Они здорово поссорились и после этого не общались, наверное, больше месяца, что, разумеется, было замечено наблюдательным университетским обществом.

Слава Богу, мать пока еще не была в курсе происходивших с Тиоракисом перемен. Она лишь почувствовала, что с настроением у сына… что-то не очень. Какое-то в нем сильное внутреннее переживание… Стала допытываться все ли у него в порядке, но, разумеется, получила в ответ самые горячие заверения в абсолютном благополучии. Вот только долго ли удастся продержать ее в неведении?

* * *

Зато Стаарз был доволен.

Он сам вызвал Тиоркиса на встречу. На этот раз он не хотел получить от Тиоракиса никаких сведений или озаботить его новыми заданиями. Просто старый агентурщик посчитал необходимым оказать ему моральную поддержку. А то еще, чего доброго, парнишка не выдержит пребывания в совершенно чужой для него шкуре, не вынесет начавшей сгущаться вокруг атмосферы неприятия и отчуждения, да и сорвется. Хорошо, если по-тихому отойдет в сторону и просто скажет: «Не могу больше!» — а, ну, как болтать начнет? Бывало же такое. И не раз. Нет, хороший агент — существо тонкое, инструмент хрупкий… Его нужно долго и осторожно создавать, обрабатывать, настраивать, и вот тогда — будет толк, будет результат, отдача. Иногда очень важно вовремя показать подопечному насколько он ценен, насколько важен, насколько… любим, что ли? Им, агентам, иногда этого очень недостает, в силу специфики работы. Вовремя сказанные слова одобрения, поддержки, особенно для тех, кто работает из «идейных» соображений, вообще могут быть решающим фактором. «А этот Тиоракис, — рассуждал про себя Стаарз, — как раз такой парнишка. Наивен, конечно… Но, это — пока. Оботрется! А так — данные отличные! Жалко будет потерять…»

— Вы взвалили на себя тяжелую ношу, Ансельм… Никто не поймет вас так, как я, поверьте! Проходил через такое. Где-нибудь в открытом бою первым броситься в атаку, знаете, легче бывает. Особливо, ежели на нервном подъеме… да на виду у всех… да еще со знаменем каким-нибудь… Да-а… Красиво!

Они вновь сидели на лавочке в тихом углу парка. Стаарз, был похож на старого нахохлившегося воробья. Он сгорбился и, уставившись глазами в вытоптанный перед сидением пятачок земли, одновременно с произносимыми словами чертил на нем длинным прутиком какие-то бессмысленные узоры.

— А в нашем деле, — продолжал он, — внутренняя сила нужна. И немалая. Тут одного порыва недостаточно. Тут — мужество иного рода. Без надежды на немедленное признание и безмерную благодарность соотечественников… Х-хе!.. Но, у вас получится, Ансельм! У вас это есть!.. Подождите возражать! Я знаю, что говорю! И еще… Когда трудно становится, вспоминайте, что все это не для себя и не потому, что вас кто-то вынудил, и даже не за деньги. Именно так, простите за выспренность, вы служите своей стране и, кстати, всем тем людям, которые сейчас могут смотреть на вас с непониманием или даже с неприязнью… а, возможно, и с ненавистью. В общем, с высоты своей миссии на это взирайте. Будет легче. Мне, во всяком случае, в свое время, легче становилось…

Стаарз, произнося все это, действовал точно. Это было как раз то, в чем сейчас остро нуждался Тиоракис, что он подспудно сам желал услышать от своего куратора: одобрение и признание от старого воина тайного ордена, а, значит, и со стороны всей могущественной секретной организации… Эта была совершенно необходимая подпитка для той своеобразной формы честолюбия, которое в значительной степени руководило действиями Тиоракиса.

— А вы знаете, что меня, скорее всего, попрут из МС? — спросил Тиоракис у своего куратора.

— А как же! Всенепременно и очень натурально попрут! Это для нашей игры тоже на руку. Ореол «мученика» за идею — это эффектно. Не Бог весть какой, правда, ореольчик, но все же…

* * *

И выперли.

К своему удивлению Тиоракис пережил эту неприятную, в общем-то, процедуру довольно легко. Он оказался к ней готов. Несомненно, помогла и психологическая поддержка, которую в нужный момент ему оказал Стаарз.