Находясь на «лобном месте», Тиоракис с интересом почувствовал в себе некую отстраненность по отношению к тому, что происходило на собрании. Как если бы он сидел в театре и смотрел постановку. Правда, здесь имелось то своеобразие, что в этом спектакле главную роль играл он сам и ему единственному были заранее ясны ее рисунок и сверхзадача, как, впрочем, и те партитуры, которые разыгрывались остальными участниками действа. Эти остальные — вдруг представились ему какими-то куклами, примитивно управляемыми едва скрытыми за ширмой тростями, концы которых находились именно в его — Тиоракиса — руках. Да и большинство реплик, которые произносили персонажи пьесы, казались неожиданно банальными и, разумеется, известными еще до того, как были произнесены.

Одновременно он испытывал род неудобства перед всеми этими людьми, в основном, его сверстниками, которых приходилось совершенно бессовестно надувать.

«Вот этот — неплохой парень… Не злой, но недалекий и — наив. Он же совершенно искренно переживает за меня, «отступника», и, похоже, надеется, что именно его сбивчивая, горячечная и бестолковая речь приведет меня в чувство и заставит с повинной головой вновь кинуться в объятия «соратников МС». Себя узнаю. Правда, лет пять назад. Вот привязался, понимаешь: «Ну, что же ты молчишь?! Ответь товарищам!» Я б тебе ответил, если б мог! Скажи спасибо, что молчу. Работа у меня теперь такая… Ну, а этот — другое дело. Этот действительно на меня зол. Он же у нас главный идеолог. Самый правильный из правильных. И метит высоко. А я ему такую свинью подложил. Это же он вовремя ренегата не разглядел! Во! Поглядите на него: бичует, так сказать, меня, а сам следит за реакцией представителя бюро Объединенного Отечества. Ничего, не волнуйся, нормальная реакция. Годика три тебе еще попеняют при каждом удобном случае, что ты меня проглядел… Тьфу, как надоело-то!.. Ну, наконец-то!.. Точно! Не место мне, такому, в рядах!.. Вон меня из них!.. Господи! А ты-то куда еще? Дурочка! Ну что ты, в самом деле! Какой там еще шанс ты мне хочешь предоставить? Ты что мне игру портишь?!. Ну, ничего! Сейчас тебе вот этот растолкует… Правильно… Правильно… Нечего со мною миндальничать… Зарвался… Веду себя, как враг… Ого!.. Ну, наконец-то… Голосование… Единогласно? Нет?! Да что же ты, дурочка, воздержалась? Неужто и вправду думаешь, что меня исправить можно? Или я тебе просто нравлюсь?.. Все! Уф-ф-ф-ф…»

* * *

«А вот это уже будет потруднее, — размышлял Тиоракис сам с собою несколько дней спустя, — пошла, покатилась волнишка — и добежала-таки до близких… Главное, конечно, — мама. В ужасе. Другого слова не подберешь. Она, конечно, могла ожидать от меня какого-нибудь оппозиционерского выбрыка (с кем не случается по молодости?), но только не в этом направлении! Дядьку вспомнила… Дескать, того понесло ни с того ни с сего в какую-то дурь религиозную, а вот теперь и меня с какой-то стати заворотило в радикальный национализм, которого и духу никто в нашей семье не слыхивал. Сорвалась и наорала на меня, что для нее, в общем-то, большая редкость. Довел… «Кстати, — говорит, — чем Темар кончил, помнишь?» Что я мог ответить? Это же не на собрании соратников МС… С матерью-то такие спектакли разыгрывать незачем, да и вообще — свинство. Тут одна игра — в молчанку. До победного конца… Ох, тяжеленько!

Маму жалко до боли. Узнала она, конечно, не от меня. Как-то там по партийной линии информация дошла. И довольно быстро. Представляю! «Ну, как же так! Вы — старый член партии, активист… А сын ваш из МС исключен… Националист… Антифедералист… Куда же вы смотрели? И кто же ему это все внушил? Бу-бу-бу… Бла-бла-бла…» Тьфу! Ну, по административной линии ей, разумеется, ничего не грозит. Это мне Стаарз твердо пообещал: «Если там, какие очень усердные и бдительные найдутся, мы их нежно и под благовидным предлогом успокоим…» Но маме-то что? Она же не за себя и не за карьеру переживает… Она за меня боится. А сказать правду нельзя! «Это проклятие нашей профессии, Ансельм! Близкие люди поневоле участвуют в игре и часто страдают. А куда деваться? Все должно быть натурально… Иначе — крышка. Крышка — делу, а возможно, и нам с вами — крышка… Противник у нас серьезный. Так что, страдая от неведения, наши родные нас же и спасают…» Оно, может, и правильно, и даже наверняка — правильно, но даже на словах — нелегко…

Отец… Ну, с отцом — полегче. Человек он мне, разумеется, родной, но в смысле близости — с мамой не сравнить! А, следовательно, и болячка поменьше. Хотя, тоже, всполошился… Наверняка, мама позвонила. Вряд ли мелкий скандал с моей мелкой персоной докатился до Приморских кантонов. У отца давно другая семья. Там, в его окружении, вообще могут не знать, что у господина Регионального представителя Федерального надзора имеется сбившийся с верного пути сын от первого брака. Но, все равно — осторожничал и по телефону со мною говорил экивоками. Однако, общий смысл вполне определенный: «Ты, что сдурел?! Немедленно прекрати! Жизнь переломаешь и себе и всем вокруг!» В общем-то, верно, если не принимать во внимание превходящие обстоятельства.

Сестра… Совиле смотрит на меня не столько с осуждением, сколько с непониманием. Причем с раздраженным непониманием. Сама-то она, едва войдя в юношеский возраст, стала демонстрировать не то чтобы реальную и сознательную оппозицию, но, скорее, модную фронду по отношению к политической системе в родном отечестве. И я с ней по этому поводу и по мальчишеской глупости в свое время только что не дрался. Она, кстати, тоже в урочное время вступила по настоянию матери в соратники МС, но всегда относилась к этому своему членству с несколько показной брезгливостью человека, силою обстоятельств вынужденного в чистой обуви идти по основательно унавоженной дороге. Эдак, знаете: на физиономии гримаса отвращения, ногу ставит подчеркнуто осторожно… но идет. Ей совершенно непонятен мой загиб в национализм. Она-то считает себя космополиткой. Все эти народные штучки: национальные костюмчики, песни-пляски, преданья старины глубокой и прочее в таком роде — для нее только сувенирная мишура.

«Ты все это серьезно, братик? Я думала — ты умнее! А ты, оказывается, — дурак». Извини, сестренка!

— …Ты все это очень здорово написал, но излишне резко. Такая постановка вопроса может только переполошить власть и даже спровоцировать ее на репрессии. Вот тебе уже дали по шапке?

— Ну, меня-то власть, как таковая, пока еще не трогала…

— Да погоди ты! Не перебивай! Ты что, ребенок? Партийные структуры — это первый эшелон власти. Тебе что, это не ясно? Не поверю! Дали по мозгам пока что так. Кроме того, взяли на заметку, приняли меры к социальной и политической изоляции. Ты что, не понимаешь? Куда тебе сейчас дорога со всеми твоими отличными оценками? Нет, ну, конечно, куда-нибудь в частную лавочку тебя возьмут и, может быть, даже с удовольствием, но государственная карьера в рамках существующей политической системы для тебя закрыта. Понимаешь? Если не покаешься, конечно… И то — не факт! Покаявшихся, конечно, любят, как пропагандистский козырь, но и ходу особенно не дают. Так — водят как мартышек на веревке, да кормят подачками.

— Я каяться не собираюсь… Мартышки из меня не выйдет.

— Ну и гордись теперь этим до конца жизни! Блестящий результат! Чего тебя понесло впереди лошади? Тебе в землячество придти, что, гордость не позволяла?