Тиоракис был неприятно поражен. Одно дело бытовые анекдоты и кухонные сетования на жмотство версенцев, или на ледяной практицизм маами, или на нахальство баскенцев, а другое дело, когда твой товарищ, умный и эрудированный парень, приехавший на учебу в столицу из национального кантона, распаляясь в споре, с пеной у рта и безумными глазами талдычит тебе, что твоя страна, твоя Родина, которую ты с детства привык любить как мать родную, для него (подишь ты!) вовсе и не мать, а дурная мачеха и вообще — «тюрьма народов».

* * *

— Вы знаете, — решил поделиться своей обеспокоенностью с куратором Тиоракис, — мне все это действительно очень не нравится. Я как-то раньше с этим до такой степени не сталкивался… не копался в этом… Оказывается, такая пропаганда сепаратизма идет! Что-то делать нужно! Я вот думаю по этому поводу и на основе имеющегося у меня материала большую статью в нашей университетской многотиражке написать. Может быть, мне под это целый разворот дадут. Я поговорю с главным редактором, он должен понять важность проблемы. Нужно по этой теме говорить… с аргументами… А то получается, что с одной стороны — сепаратистская пропаганда, а с нашей стороны — ничего. А я читал эти брошюрки! Там столько откровенной ерунды и вранья! Опровергать это все нужно, а не отмалчиваться! Вы как думаете?

Стаарз сидел на стуле, сложив по своему обыкновению сцепленные пальцами руки на животе, и немного исподлобья внимательно и серьезно смотрел на Тиоракиса. Губы его были поджаты, и он часто и как бы механически кивал головой, что можно было расценить как выражение полного и безоговорочного подтверждения произносимых Тиоракисом слов. Но данное куратором резюме оказалось не вполне ожиданным.

— Вот что я вам скажу, мой молодой друг! — как всегда несколько церемонно начал он. — Ваши мысли по этому поводу я, будьте уверены, разделяю, но от публикации и даже от отчетливого декларирования своей позиции по данному вопросу пока воздержитесь. Даже среди друзей и близких! Хорошо?

— Но, почему? — удивился Тиоракис.

— Есть кое-какие мысли… — раздумчиво ответил куратор. — Вы ведь, кажется, наполовину всерсенец?

— Скорее, на четверть. У меня только бабушка — версенка. А что?

— Это я так, пока только для себя… Мысли… Возможно, нам с вами предстоит серьезная работа. Так, что? Договорились? Пока что в этом вопросе никакой инициативы! Замрите!

Тиоракис не представлял себе, что это будет так трудно.

Написать статью для газеты с точки зрения неофита от национализма было еще туда-сюда и даже, отчасти, интересно. Здесь была игра, но игра пока еще только с собственным интеллектом. А вот сыграть эту роль перед знающими тебя людьми, перед друзьями и близкими — оказалось, ох, как трудно. И не по тонкости рисунка роли, а по нравственному напряжению и моральным мукам.

Первый, кого он буквально огорошил своими новыми «убеждениями», был главный редактор многотиражки, закаленный боец идеологического фронта, давний и верный член «Объединенного Отечества» и уже хотя бы поэтому — записной федералист.

Тиоракис припер ему свое творение с таким комментарием, что он, дескать, решил посмотреть на проблему роста националистических и сепаратистских настроений среди молодежи с нового, может быть, неожиданного ракурса. Не ждавший подвоха редактор одобрительно потрепал одного из своих лучших авторов по плечу и, принимая рукопись, огульно пообещал, что поставит статью в ближайший номер. Тиоракис «искренне» поблагодарил его, но тут же отметил про себя, что не смог сыграть эту самую «искренность» достаточно искренне, настолько ему было не по себе. Редактор явно выделял Тиоракиса и замечательно относился к нему. И вот теперь богатое воображение рисовало Тиоракису реакцию этого славного дядьки на то, что ему предстояло прочитать. Вот он усаживается за своим редакторским столом, вот — надевает на нос очки, вот — погружается в чтение, вот — брови его поднимаются вверх от изумления, вот — глаза вылезают из орбит… Как он — Тиоракис — сможет завтра с ним разговаривать, смотреть ему в глаза? А ведь это только начало…

* * *

Около недели тому назад Стаарз предложил Тиоракису встретиться в Красном Лесу недалеко от мемориала на месте гибели президента Стиллера. Куратор был очень серьезен и даже несколько торжественен. Они шли по ухоженной парковой дорожке, освещенной весенним солнцем, процеженным через нежно-зеленый фильтр молодой листвы. Нехолодный уже ветер уютно шумел высоко на их головами в ветвях старых деревьев и играл бегучими тенями на небольших лужайках, покрытых молодой травой.

Давайте посидим! — предложил Стаарз, указывая скамейку, одиноко стоящую несколько в стороне от дорожки прямо под деревьями — Возраст, знаете ли, дает себя знать. Ноги гудят что-то…

Посидели немного. Помолчали. Послушали спокойную бессмыслицу птичьей переклички, отдаленные, невнятные, но вполне беззаботные крики и визги детской игры, поскрипывание качающегося дерева…

— Вот что, Ансельм! — впервые используя оперативный псевдоним, обратился к Тиоракису Стаарз. — Хотим использовать вас в очень непростом деле… И, прямо скажу, небезопасном. Как думаете, потянете?

Тиоракис посмотрел на куратора, недоуменно пожал плечами.

— Как я могу ответить, если даже не знаю, о чем идет речь?

— Верно, верно! Да-а… Но, прежде чем вводить вас в курс дела, хотелось бы выяснить принципиальную позицию. Вот, допустим, сейчас я вам предложу выполнить сложное и рискованное задание. Настоящее. Можно сказать, на аттестат зрелости. Возможно, придется вывернуть себя наизнанку, возможно, — с кем-то поссориться, разойтись, возможно, — показаться кому-то идиотом… или сволочью… Можно просто получить по морде, а можно и на пулю нарваться… Понимаете? Готовы или нет? Вот что мне нужно знать для начала.

Тиоракис молчал.

— Может быть, подумать хотите? Недельку я вам могу дать.

— Я уже думаю… — сдержанно отозвался Тиоракис и снова замолчал.

Он действительно думал: «Вот оно! Вот, собственно, то самое, чего он хотел. Вот — возможность попробовать себя по-настоящему и, судя по всему, шанс стать действительно кадровым сотрудником… Так, так… А в минусе? В минусе — масса «удовольствий», вплоть до возможности копыта отбросить… А ты, что хотел? — мысленно разговаривал сам с собой Тиоракис. — Ты, что? Не знал, что рано или поздно придется этот вопрос для себя решать? И ведь решал! Когда дело только фантазиями ограничивалось, конечно… Когда только фантазии, — это легко! А вот теперь — попробуй! Может быть, действительно недельку подумать? Только хуже будет. А то я себя не знаю, что ли? Мне или сейчас надо — головой в омут, или отказываться сразу, потому что за неделю я себе таких страхов надумаю, что точно — откажусь! Ну, и тогда — все! Цена мне одна будет — обыкновенный информатор, а по-честному — доносчик!»

Тиоракис специально не пытался как-то округлить для себя название той не очень завидной роли, которую ему придется играть в будущем, если он не решится на «серьезную работу». Тем самым он хотел подтолкнуть себя к принятию кардинального решения. В нем боролись два начала: одно — очевидное желание стать-таки полноправным членом секретной корпорации и почувствовать себя реально значимой фигурой, непосредственные действия которой меняют судьбы людей и, может быть, даже влияют на принятие глобальных решений, на политику…; второе — осторожное стремление к бесконфликтному существованию и… страх — страх за собственное благополучие, за жизнь, страх ответственности за то, что его непосредственными действиями могут быть изменены (сломаны?) судьбы людей или, может быть, даже оказано неотвратимо губительное влияние на принятие глобальных решений, на политику…