но тут же вспомнил, что каждый из патриотов получил задание и ни у кого из них нет свободного времени, чтобы болтаться без дела. Он сам же и дал им эти задания. Ничего лишнего он не поручал, напротив, кое-что до сих пор осталось не сделанным. Ну, например, почта. Там пока нет своего человека. Почтовые служащие наверняка сидят за своими конторками и торгуют как ни в чем не бывало почтовыми марками с изображением Гитлера. Если бы они были немного поумнее, то они ставили бы самый жирный штемпель на морду фюрера… В самое ближайшее время нужно будет послать на почту своего товарища, пусть он займется почтовыми делами.

Георг встал, подошел к зеркалу, висевшему на стене, и, посмотрев в него, сказал себе: «Ну, хватит! Время идет! Сейчас каждая минута дорога. Всю свою жизнь я только тем и занимаюсь, что считаю минуты. Так почему сейчас я должен вести себя как-то иначе! Сегодняшний день — один из многих, и только! Кто мне может возразить?.. Мне, Георгу Хайнике? Да и почему бы мне не выйти из дому? Из-за больных ног? Из-за боязни, что может случиться что-нибудь непредвиденное, ну, например, сердце откажет? Я еще не мертвец! Я еще кое на что способен! Еще покажу себя! Они снова поверят в чудеса, когда увидят меня. Самое главное — дойти до площади. До победы я дожил, но, черт возьми, мне хотелось бы пожать плоды нашей победы, независимо от того, сладкими или горькими они будут!» Георг прошелся по комнате. Подойдя к своей инвалидной коляске, с силой оттолкнул ее от себя.

«Коляска мне больше не нужна, по крайней мере на сегодня. Через несколько минут я выйду из этого дома… А почему не сейчас?» Георг бросил суровый взгляд на коляску и решительно произнес:

— Я иду!

Он надел свою куртку и при этом почувствовал легкое головокружение. Чтобы оно прошло, встряхнул головой. «Неужели я ослаб?» Георг на миг присел на стул и не без труда зашнуровал ботинки. На это ушло довольно много времени. Пальцы дрожали и плохо повиновались ему.

«Как маленький ребенок, — прошептал он про себя. — Ботинки и те не могу надеть как следует. Но голова варит что надо. Возникает, таким образом, некоторое противоречие». Георг взглянул на свои руки и воскликнул:

— Ну, хватит! Нечего попусту тянуть время! Если нужно будет, я ведь и босиком могу пойти. — Он горько рассмеялся, заметив, что ему так и не удалось отвлечь мысли от собственной беспомощности.

Он стукнул кулаком по спинке стула, подошел к двери и взялся за ручку. Неожиданно так закружилась голова, что все поплыло перед глазами. Георг зажмурился. Ему показалось, что он видит рыночную площадь, фонтан с фигурой обнаженной женщины, закрытые окна домов. Но вот странно, на площади не было ни одной живой души. «Почему опять все куда-то попрятались?» Георгу не верилось, ему хотелось видеть на улице массу людей, которые шли бы с красными флагами и с национальными флагами республики. Ему хотелось при огромном стечении народа провозгласить на площади социалистическую республику. «Но где люди? Почему они молчат? Почему не поют революционных песен? Почему они не поют «Интернационал»?..»

Георг с силой ударил кулаком по двери. Глухой звук удара вернул его к действительности. Он распахнул дверь и вышел намного медленнее, чем предполагал. Сделав несколько шагов, оглянулся на дверь, словно прощался с ней. Для него начиналась новая жизнь.

Он вышел из дому и пошел по улице, спотыкаясь на каждом шагу. В ногах снова появились сильные боли. В висках стучало. Он с трудом держался на ногах. «Только бы не упасть! Только бы не упасть! — билась в голове мысль. — Не хватало только, чтобы я упал и надо мной смеялись. Нет! Этого не будет! В квартиру я не вернусь, на диван не лягу, меня не интересует то, что происходит в данный момент в моем мозгу. Я не могу оставить людей».

Преодолев охватившую его слабость, Георг шаг за шагом шел по городу.

Слухи о том, что он встал и идет по улице, распространились по городу намного быстрее, чем он шел.

25

Через несколько минут русский офицер вернулся в комнату, на миг задержавшись в дверях. На лице его застыло какое-то бесстрастное выражение. Хиндемит даже подумал, что сейчас он скажет им, что ему было интересно побеседовать с ними, а теперь им нужно вернуться в город, так как Советская Армия не имеет абсолютно никакого отношения к их восстанию, которое произошло на территории, не занятой советскими частями, и потому они не могут оказать им никакой помощи.

— Прошу вас, пройдемте, — неожиданно предложил офицер и пошел вперед.

Они спустились на первый этаж. Лестница, по которой они спускались, была покрыта ковровой дорожкой. На стенах висели картины, и среди них несколько картин известных мастеров.

Они вошли в большую комнату, посреди которой стоял длинный стол, накрытый белой скатертью. На нем стояли дорогие вазы с цветами. Окна в комнате были закрыты.

Спустя минуту через боковую дверь в комнату вошел военный комендант, крепкий мужчина высокого роста, не худой, но и не полный. Он с каждым поздоровался за руку. Вместе с комендантом вошла какая-то женщина. Позади стоял офицер, с которым Ентц только что разговаривал. Затем появились еще какие-то люди. Все молчали. Атмосфера была слишком торжественной.

Комендант медленно сказал по-немецки, обращаясь к Ентцу:

— Я — гвардии майор Немовский. Добрый день, товарищ Ентц!

Все сели за стол. Кто-то отставил цветы в сторону. Ентц и Хиндемит сидели напротив коменданта и переводчицы.

— Прошу вас, рассказывайте, — сказала переводчица.

Ентц огляделся. Все смотрели на него с интересом. Он начал говорить медленно, запинаясь, подыскивая нужные слова.

Сейчас он ни словом не обмолвился о помощи, чувствуя, что должен сказать нечто большее. Рассказ его был неровным, сбивчивым. В душе Ентц злился на себя за это, нервно потирая рукой лоб.

— Ентц, не мели ерунды, бери быка за рога! — шепнул ему Хиндемит.

Ентц, сбитый с толку, замолчал. Он вдруг подумал, что вот Хайнике на его месте не растерялся бы, уж он-то наверняка нашел бы нужные слова.

Неожиданно, сам не зная почему, он заговорил таким голосом, как будто рассказывал о событии, которое произошло давным-давно:

— Я как-то долго без всякой цели бродил по улицам родного города. Вышел я на улицу только потому, что никак не мог усидеть дома. Никаких мыслей ни о революции, ни о восстании в голове у меня не было. Да и откуда им взяться? Лучшие мои друзья погибли от рук нацистов.