— И как отнеслось ваше руководство к нашему здесь пребыванию? — поинтересовался Свин, чавкая печеньем.

Эсесовцы переглянулись, улыбнулись и синхронно пожали плечами. При желании этот жест можно было истолковать как угодно — от «очень плохо» до «очень хорошо».

— Ведь вы сообщили руководству о том, чем мы занимаемся? — не захотел теряться в догадках я.

— Сообщили, — елейно подтвердил Чадов.

— И?

— Наше руководство знает, что вы, несмотря на заявление об отставке, до сих пор выполняете задания Отдела, — промурлыкал Гешко. — И тем не менее оно выражает вам свою благодарность. Более того, мы уполномочены заявить, что, если вам станет скучно на пенсии, Служба Справедливости готова принять вас в свои ряды без предварительных тестов.

Свин, уже ополовинивший чашку, во время этих слов поперхнулся и громко закашлялся, забрызгав рубашку Чадова кофе. Я так и не закурил сигарету, которую было поднес ко рту. Такого сюрприза мы не ожидали. Ладно еще приглашение на службу — козлы отпущения нужны везде и всегда, поэтому эсесовцы создавали резерв из нелояльных сотрудников для публичных выговоров. Но благодарность… Нам, двум наиболее не любимым начальством СС офицерам в бозе почившего Отдела! Да еще в тот момент, когда мы, похоже, спутали Чуку и Геку все планы…

— И это не все, — продолжил Чадов. — У нас есть один маленький сюрприз для вас двоих.

Я заподозрил что-то неладное. Свин, судя по выражению его рыла, — тоже. На миг мне показалось, что Чуку и Геку дан приказ арестовать нас. Тогда кофе и улыбки хорошо объясняются. Кстати, странный привкус у этого кофе…

— Ничего странного, — сказал Чадов, смотря мне в глаза. — Обычный кардамон. Я пристрастился к нему на Суматре и теперь всегда добавляю щепотку для вкуса.

— Эй! Вообще-то сканировать ауру офицера, который не входит в твою связку, — грубое нарушение устава! — набычился Свин.

— У меня есть разрешение, — пояснил Чадов, доставая из кармана аккуратный прямоугольный сверток. — С самыми высокими печатями, что небезынтересно…

— Да, и мы сканируем все ваши действия, — осклабился Гешко.

— Как давно? — с очевидным волнением спросил Свин.

— Часов пять, — нарочито равнодушно произнес Чадов и с удовольствием покосился на уши Свина, мгновенно окрасившиеся в бордовый цвет.

— Не волнуйтесь, — попытался успокоить Свина Гешко. — То, что вы вдвоем… то есть втроем… устроили в столовой, останется между нами.

Я все-таки зажег сигарету и выпустил в сторону эсэсовцев струю дыма — так далеко, как только смог. Свин пребывал в прострации. Его игрища с Троцкой уставом официально не запрещались. Но слухи распространялись мгновенно. А моему офицеру предстояло еще пройти комиссию по распределению в новое тело. Комиссию, все члены которой, — такие праведники, что сахар из ушей капает. Без сомнения, свиновские экзерсисы с журналисткой им бы не понравились. Это значит — возможные накладки при распределении… Чтобы как-то разрядить ситуацию, я продолжил разговор.

— Видите ли, я скорее поверю в то, что инспекторы ГИБДД не берут взяток, чем в благородство вас двоих. При всем моем уважении…

— А здесь и нет никакого благородства, — удивился Чадов. — Один трезвый расчет. Ну заложим мы вас сейчас, ну и что? Никакой выгоды. А вот когда вы вернетесь к службе, у нас будет аргумент, с помощью которого мы сможем решать разнообразные спорные вопросы. При всем нашем уважении…

— Шантажисты! — возмутился Свин.

Судя по оттенку его ушей, он начал медленно приходить в себя.

— Шантаж — единственный незыблемый закон бытия, — отмахнулся Чадов. — Впрочем, хватит о грустном. Возьмите, это вам!

С этими словами он подвинул в мою сторону сверток. Я пошевелил край бумаги фильтром сигареты.

— Что это?

— Благодарность.

— Благодарность?!

— От нашего стола — вашему столу. Разверните!

Я переглянулся со Свином. Он пожал плечами и кивнул. Я развернул сверток и увидел толстую пачку долларов, перехваченную аптечной резинкой. Под резинку были засунуты две кредитные карточки. Я в изумлении посмотрел на эсэсовцев.

— Тридцать тысяч долларов, — пояснил Гешко. — Плюс две карточки с балансом по сто тысяч каждая. Берите, они ваши.

Свин осторожно ткнул сверток копытом, затем наклонил рыло к столу и понюхал купюры.

— И что же такое ужасное мы должны сделать за эти деньги?

— Ничего, — усмехнулся Чадов. — Вы уже сделали все, что нужно.

— В каком смысле? — удивился я.

— Вы не понимаете? — на подъеме спросил Гешко. — Вы действительно ничего не понимаете?!

В комнате повисло молчание — только продолжал попыхивать чайник в углу. Я поднес сигарету ко рту, но тут обнаружил, что она истлела до самого фильтра.

— Объяснить? — вежливо осведомился Чадов.

— Уж будьте любезны, — высморкался в скатерть Свин.

— Ну что ж, извольте, — чинно произнес старший эсэсовец и, приняв вальяжную позу, начал. — Как вы знаете, Служба Справедливости следит за тем, чтобы вера людей приводила к ожидаемым результатам. Во что люди верят, то они и должны получить. Не больше…

— … но и не меньше, — вставил Гешко.

— Помимо этого, — неодобрительно покосился на своего коллегу Чадов, — мы приветствуем и всячески поддерживаем само возникновение веры в людских душах.

— Это нам известно, — буркнул Свин. — Причем вам все равно, во что верит человек: в Бога или в дьявола…

— …в насилие или в покорность, — подхватил Чадов, — в стяжательство или в бескорыстие, в секс или в полное воздержание. Что делать, наличие хоть какой-то веры лучше, чем отсутствие веры вообще. Естественно, у нас есть свои моральные принципы. И мы хотели бы видеть их в людских душах. Но это не всегда удается осуществить. Так пусть лучше имеет место хоть какая-нибудь вера — под действием внешних обстоятельств она может измениться. А если веры нет вообще — и меняться нечему. Разумно?

— Ты решил прочитать нам лекцию? — спросил я, отхлебывая остывший кофе.

— Нет, нет, — замахал руками Чадов. — Простите за затянувшееся вступление. Постараюсь быть по возможности кратким… Так вот, деньги, которые вы видите перед собой, — благодарность Службы Справедливости за возрождение веры в людских сердцах.

— Что?! — не поверили своим ушам мы со Свином.

— Удивлены? — ухмыльнулся Чадов, закуривая сигариллу. — Понимаю, понимаю… Вы столько лет разрушали веру — и вдруг оказались ее созидателями. Но так случается сплошь и рядом: любой разрушитель созидает и любой созидатель закладывает основу для краха.

— Объясни толком, не мудри, — попросил Свин. — Мы академий не заканчивали…