Максин не помнила, как добралась до священника, с которым познакомилась накануне в Трастевере; она просто не знала, куда еще пойти. Тот поместил ее под присмотр каких-то монахинь. Священник, отец Филиппо, ежедневно навещал ее и через несколько дней разузнал подробности о взрыве и последующей жестокой мести немцев. Максин безучастно слушала, как он, покачивая головой, рассказывал о постановлении немцев: за каждого из тридцати трех убитых солдат они казнят десять человек. Максин понимала весь ужас такого решения, но сейчас не могла думать ни о чем, кроме Марко.

Через два дня священник сообщил ей, что вслед за грузовиками с заложниками на велосипеде поехала какая-то монахиня; она-то и выяснила, что массовая бойня свершилась далеко за городом, в заброшенной каменоломне неподалеку от Виа Ардеатина. Монахиня нашла укрытие в скалах и все видела собственными глазами: отобранных для убийства солдат для начала как следует напоили коньяком. Потом отдали приказ отвести арестованных, связав им предварительно руки за спиной, в пещеры. Заглянуть в эти пещеры у нее не было возможности, но она сумела сосчитать количество выстрелов: всего 335. Она говорила, что до самой смерти будет помнить это жестокое убийство и тот ужас, который она там испытала.

Священник продолжил рассказ и сказал, что немцы хотели сохранить место массовой казни в тайне, поэтому Максин для своей же безопасности лучше всего помалкивать о том, что она только что узнала. Девушка обрела способность трезво мыслить, когда поняла, что немцы расстреляли людей, которые содержались в тюрьмах. Более трех сотен отобранных наугад заключенных. О господи! Лоренцо… Неужели он был одним из них?

Что касается взрыва, стало известно, что его устроил отряд, в котором состояли шестнадцать партизан из возглавляемой коммунистами организации Сопротивления «Группа патриотического действия», те самые люди, с которыми встречался Марко. Самодельная бомба состояла из химической смеси, аналогичной тротилу, уложенной в стальную емкость, которую, спрятав для маскировки в сумку, сунули в мусорную урну; подложил ее в нужное место один из партизан, переодетый дворником. Бикфордов шнур, вероятно, был подожжен, когда эсэсовцы находились секундах в сорока ходьбы от бомбы. Всего погибло тридцать три человека, хотя в тот же день погибли не все. Некоторые умерли через несколько дней от ран. После взрыва партизаны открыли винтовочный огонь по немецкой колонне, и, возможно, даже кто-то из них застрелил Марко. Все участвовавшие в акции растворились в толпе и благополучно скрылись. Словом, Максин могла по достоинству оценить этот трагический парадокс судьбы.

Когда Максин становилось немного лучше, она сразу хотела уйти, помня, что должна позаботиться об Эльзе с Роберто, но чаще ей казалось, что она больше никогда не станет по-настоящему здоровой. Плакать по единственному человеку, которого она любила, Максин не могла, но часами сидела и думала только о нем. Почему у нее нет слез? Почему она не может плакать? В голове снова и снова вставала картина его смерти, словно Максин могла каким-то образом изменить финал одной только силой своего желания.

Увы, этому никогда не бывать. Эта пуля уже никогда не пролетит мимо Марко. В конце концов ей пришлось скрепя сердце смириться с тем, что его больше нет. Наконец это дошло до ее сознания. Она никогда не станет Максин Валлоне, но будет чтить его память, отстаивать все, во что он верил, и продолжать его борьбу. Вопреки всему на свете, она нисколько не сомневалась в одном: Марко будет жить в ее душе вечно и навсегда останется единственной любовью в ее жизни. Это был отважный, удивительный человек – и ей тоже надо стать такой же отважной, как он. Нельзя подвести его своей слабостью; она собралась с духом и нашла в себе силы действовать дальше. Нет, она не станет пристраивать Эльзу с Роберто где-нибудь в деревушке поблизости, в холмах, а заберет их с собой в Тоскану, доставит в Кастелло к дочери.

Через два дня Максин забрала получивших новые документы Роберто с Эльзой, и теперь они садились в поезд, ждущий сигнала отправления. И вот раздался громкий свист, за ним шипение выпускаемого пара; поезд со стуком и лязгом ожил и тронулся. Двигался он медленно, содрогаясь и стуча колесами на стыках, и чуть было вовсе не остановился, но в конце концов справился и набрал скорость.

Эльза крепко держала корзинку, где лежала завернутая в синюю клетчатую холстину буханка хлеба. Сидящий Роберто прислонился к Максин, которая стояла возле деревянной скамейки рядом с ним и стерегла чемодан этой пожилой пары. На бледном лице Роберто Максин сейчас заметила нездоровый отлив и очень тревожилась, что он может не добраться до Кастелло живым. Девушка обратила внимание и на тревожные глаза Эльзы, чувствуя, как, должно быть, тяжело на душе у этой немолодой женщины. Еще бы, кому захочется вот так, украдкой, как вор в ночи, уезжать из любимого города, а тут еще резко пошатнувшееся здоровье мужа – есть от чего прийти в отчаяние. Сам Роберто держался молодцом. Ничто не могло выбить из седла этого человека, пока у него осталась хоть капля сил.

Вагон, полный монахинь, солдат и бегущего из города люда, весь провонял дешевым табаком и мочой. Максин с Эльзой обе были одеты в застиранные юбки с кофтами, а головы повязали платками, как носят крестьянки. На полу сидела, склонившись над плачущим ребенком, молодая женщина, а рядом на скамейке, не обращая на нее никакого внимания, расселись двое немецких солдат – им и в голову не приходило предложить ей место. Вот нелюди.

Но вдруг со своего места встал еще один солдатик, гораздо моложе этих, совсем еще мальчик, и предложил женщине свое место. Максин поймала его взгляд и улыбнулась, и он тут же покраснел. Такой юный, подумала она, душа еще не успела очерстветь на войне.

Неподалеку сидели два мальчугана, на их чумазых личиках видны были следы недавних слез, на руках и ногах – кровоточащие болячки, оба испуганно жались к юбке своей бабушки.

– Дом у них разбомбили, – пожаловалась старушка, не обращаясь ни к кому в особенности. – Вот и пришлось их забрать. Никого у них больше не осталось.

Эльза что-то пробормотала в ответ, но старушка просто еще раз повторила то, что уже сказала.

Поезд покинул пределы города; за окном проплывали деревья, кусты, сельскохозяйственные угодья, одинокие фермы. Ехали молча, люди были слишком измотаны и обессилены, чтобы разговаривать, да и что нового они могли сказать друг другу? Под монотонный стук колес и лязг вагонов Максин смежила веки, мысли ее блуждали. Все, кто мог, сейчас снялись с обжитых мест, все куда-то едут, ничто не стоит на месте. Девушка страстно мечтала о покое, о возможности уснуть и спать, спать как можно дольше. Может быть, ей удастся как следует выспаться в Кастелло. Она стала думать о Софии. Пока наверняка известно только одно: человек, по описанию похожий на Лоренцо, скорее всего, арестован. Как сказать Софии еще и об этом, когда она увидит, в каком состоянии ее отец? Максин уже говорила об этом с Эльзой, и та тоже считает, что Лоренцо действительно могли арестовать.

Где-то через час она почти уснула, как вдруг раздался визг тормозов, поезд резко остановился, и все повалились, хватаясь друг за друга и за все, за что можно схватиться. Максин посмотрела на Эльзу: та выглядела удивленной и слегка испуганной. Потом раздались зловещие крики: «Aufstehen, Aufstehen!» – «Всем встать, всем встать!», которые звучали снова и снова.