на голове у нее была водружена одна из тех старомодных шляпок, что некогда украшали искусственными фиалками. А это еще кто такая? – ломала я себе голову. Где-то я ее уже видела. И эту шляпку, и эти фиалки! В то время мы уже упразднили и чулки, и шляпки. У киры-Экави завязалась с ней беседа. Она рассказывала ей какую-то историю. «Знаешь, кто это был?» – спросила я у нее, когда мы вышли на улицу. Я успела расспросить соседку по очереди, и она мне все рассказала. «Да кто бы ни была, мне-то что!» – фыркнула она смешливо. Мне, конечно же, всегда нравилась ее манера разговаривать, но, когда я увидела, как она на равных болтает с женой Спанудиса и заставляет ту – кира-Экави жену Спанудиса – корчиться от смеха, я начала задумываться, а не слишком ли я ее недооценивала. Пока был жив дорогой Андонис, я принимала ее в своем доме, но, несмотря на всю мою любовь, признаюсь во грехе, я никогда не считала ее себе равной. Теперь я понимала, что несколько не попала со своими оценками. В конце концов, ну кто такой был Андонис? Подрядчик, который день-деньской болтался среди цемента и асбеста. У нас, конечно же, было больше денег, чем у киры-Экави, но не деньги дают положение. Я вспомнила, как себя повела, когда она намекнула на брак с Тодоросом, и мне стало стыдно. Не потому что я какой-то там сноб, как уверяет моя сообразительная дочурка, но потому что, с одной стороны, я знала, что даже если Тодорос и смог бы гарантировать, что у меня будет все то, что так нужно женщине, когда она выходит замуж в моем возрасте, и то я ни за что бы не согласилась стать невесткой киры-Экави и свояченицей Димитриса. А с другой стороны, предложи ты мне тогда даже принца на белом коне, и то я бы сказала «нет».

Но с течением времени я начала относиться к этому совсем по-другому. Да и кто смог бы меня упрекнуть? Чудовищное поведение моей дочери, которое день ото дня становилось все ужаснее, стало вызывать у меня все большие сомнения, а такой ли уж хорошей опорой она будет для меня, когда дело дойдет до счастливой старости. Если уж сейчас, пока я молода и командую парадом, она мне всю плешь проела, размышляла я, то ты подумай, во что это превратится, когда я состарюсь, обессилю и попаду в ее лапы. Да она меня живьем сожрет. К тому же я начала задыхаться от страшного одиночества. Брак, конечно, тоже не самое приятное занятие, но что вы хотите, это большое дело, когда ты можешь вечером улечься в постель рядом со своим родным человеком и побурчать ему о своих тяготах да печалях. Какая жалость! – досадовала я. Вот был бы он свободен от своих семейных проблем, не было бы лучшего решения. Ну и что, что у него нет денег, у меня есть. У меня еще оставались какие-то фунты, лес, который я могла куда выгоднее сдать, лишь только наладилась бы жизнь вокруг нас, в конце концов, оставался еще и дом. Через месяц после того, как немцы заняли Афины, я наконец-то нашла жильца, дельца с черного рынка из Фив, который согласился снять его вместе с мебелью. Так что и аренда бежала, и у меня больше не было никакой необходимости выходить за старика и превращаться в сиделку. Но, само собой, кире-Экави я ни слова не сказала. И ни разу не дала ей даже заподозрить хоть что-нибудь подобное. Да вскоре и сама об этом позабыла. Просто выбросила из головы всю эту историю как совершенно немыслимую и уж тем более невыполнимую. Только сейчас вот вспоминаю об этих своих мыслях иной раз и понимаю, что наш брак, решенный вскоре после его возвращения с Ближнего Востока, не был ни таким уж внезапным, ни таким уж странным, каким он показался в тот момент моим родственникам, да, пожалуй, и мне самой.

4

Помню, я связала зеленый жакет для Клио и ждала киру-Экави, чтобы она пришла и пришила рукава. Но вот уже и пятнадцать дней прошло, а ее все нет и нет, и я решила сама сходить, посмотреть, что там с ней происходит. Все эти дни мысли о ней постоянно крутились у меня в голове. Я, в общем-то, знала, что, если не считать ее нервных болей, во всем остальном кира-Экави могла похвастаться просто железным здоровьем, но почему-то, и сама не знаю почему, каждый раз, когда я о ней вспоминала, представляла ее прикованной к постели, на грани жизни и смерти. Калитка у них в доме болталась распахнутая настежь – заходи кто хочет. Пока я поднималась по лестнице, до моих ушей донеслись яростные звуки, ошибиться было невозможно – чудовищный скандал. Ну точно, с Димитрисом лается, подумала я. Вошла в холл. Голоса раздавались из ее спальни. Я замерла в нерешительности. Голос Димитриса звучал так отчетливо, словно бы он ко мне обращался, и говорил он такое, что на мгновение у меня промелькнула мысль, что самое лучшее, что я сейчас могу сделать, это развернуться и уйти. Я не какая-нибудь мещанка и уж точно не ханжа, так что смутить меня трудно, но, послушайте, все имеет свои границы. «Я с тобой трахаться не буду! – кричал он ей… – С Викторией буду, а с тобой нет, чтоб ты сдохла! И не раз, а десять в день, и мы еще дверь открытой оставим, чтоб ты могла подглядывать, чтоб у тебя течка началась, если тебе так это нравится!..»

Да что же это такое, господи боже мой! – вздрогнула я. Они и до этого дошли? И я уже почти повернулась, чтобы выйти так же бесшумно, как и вошла, но внезапно дверь ее спальни распахнулась, и оттуда вырвалась кира-Экави, растрепанная, в порванном платье, грудь вывалилась наружу, почерневшая и съежившаяся. Только в эту секунду я вдруг отчетливо осознала, как сильно она постарела со времени нашей первой встречи, тогда она была аппетитная и крепкая, едва разменяла пятый десяток. Завидев меня, она окаменела, словно встретившись взглядом с Медузой или с моим призраком. Но когда до нее дошло, что это действительно я, Нина, ее отпустило, и она всем телом навалилась на створку двери, тяжело дыша, как будто вырвалась из рук тысяч преследователей и могла наконец в безопасности перевести дух. «Нина! – выговорила она одними губами. – Нина! Слышала, что он мне сказал? Да думала ли ты хоть раз в своей жизни, что услышишь такое? И ведь это уже не первый раз.