А кроме того, людям не дано избежать войн и насилия. И наказания придуманы, чтобы в тюрьме сделать из преступника адекватного гражданина. Кроме того, понимание права в эпоху, когда большинство злоумышленников разгуливало на воле, заведомо заключалось лишь в том, чтобы «преподнести урок»: напугать людей и удержать их от злодеяний. Мы привыкли к современному обществу потребления – и совершенно не можем понять минувших времен, когда наряду с преступниками гибли ни в чем не повинные люди. А теперь можно поставить точку, подчеркнув, что по тяжести «морские» казни мало чем отличались от казней на суше.

Корсарские корабли, объединившие представителей разных наций, в прямом смысле слова напоминали Вавилонскую башню[974]. Известно, что в 1640 году гибридный язык, сабир или же лингва франка[975], звучал на корабле, где пребывал в неволе Эммануэль де Аранда[976]. Наряду с турецкой и арабской лексикой в этой речи звучали испанский, французский, фламандский, английский и иные романские языки. Мишель Фонтене также высказал интересное утверждение о том, что славяне, которых было много на османских галерах, разговаривали на другом лингва франка, соединившем их родные языки; вероятнее всего, он зародился в османском гареме[977]. Эммануэль де Аранда насчитал 22 языка среди 550 невольников, заключенных в алжирской тюрьме Али Биджинина[978]. Мало чем отличалась ситуация и на флотских галерах. Мишель Фонтене отмечает, что на захваченном христианами судне санджак-бея Менефше (Монемвасия) звучало четырнадцать языков; гребцы разговаривали: 30 % – на греческом, 29 % – на венгерском, 28 % – на различных славянских, включая диалекты, еще 6 % – на итальянском; наконец, 7 % – на пяти иных языках[979].

Совершенно не стоит удивляться, что в такой обстановке мусульмане изучали христианские языки. Нам известно, что Арнавуд Мурад-реис, отвечая во дворце великого визиря на обвинения Салиньяка, французского посла, свободно общался с тем на родном языке последнего[980]. Оруч, посещая Родос, разговаривал там на греческом; вероятнее всего, реис владел им с детства, если учесть, что его мать была гречанкой.

Знание многих языков помогало корсарам в набегах на сушу и разведке. Скажем, в 1566 году магрибские пираты, потерпевшие кораблекрушение у берегов между Сант-Анджело и Анконой, разгуливали и в самой Анконе, и в Риме с Неаполем, просто переодевшись испанцами. Возможно, их никто бы и не арестовал, если бы только они не заговорили между собой по-турецки на бригантине, которую взяли в аренду[981]. Теперь несложно прийти к выводу, что по крайней мере какая-то часть упомянутых корсаров не принадлежала к итальянцам-мюхтэди. В этом же году, но только на Балканах, в Шибенике, тоже появились мусульмане, переодетые испанцами и говорившие на испанском языке[982].

Обозначим, что языки Западного Средиземноморья весьма повлияли и на османский, на котором прежде всего общались корсары. Лучше всего это покажет «Газават Хайреддина-паши». Должно быть, истории, витавшие среди пиратов, читались вслух в присутствии гази и формировали важнейшую часть их этоса. Язык «Газавата» отображает именно моряцкую культуру, а не дворцовую, и он полон иностранных слов, непонятных обыкновенным османам[983].

Настала очередь поговорить о религиозных ритуалах и обрядах на корсарских кораблях. Вопреки негативным стереотипным мнениям, исполнению таких обрядов придавали большое значение как на христианских, так и на мусульманских судах[984]. Когда идет битва или бушует шторм, вера способна придать сил, а ритуалы – поддержать дисциплину. Анонимная французская рукопись рассказывает, как на трипольских кораблях ходжа на закате собирал экипаж на палубе и исполнял обязанности имама; на протяжении трех склянок[985] все совершали намаз. Затем ходжа громко молился за благополучие (prospérité) падишаха и трипольского дея, а также о «разобщении и уничтожении христиан». Бесспорно, в его молитвах звучали и прошения о безопасном походе и щедрой добыче. Та же французская рукопись упоминает и о том, как янычары, несмотря на жару, в море обычно придерживались поста, отказываясь даже от табака[986]. В случае любого нападения гази в любое время года раздевались догола и совершали гусль-абдест[987] (ритуальное омовение); тем самым они «очищались от греха», как выражались очевидцы-христиане, сразу же проводившие параллели со своими религиозными обычаями[988]. Действительно, в такие минуты корсары могли совершать свой последний намаз и предвкушать наслаждение от шербета шахида, который вскоре их ожидал. Опять же, нам известно, что они прибегали к абдесту с намазом и тогда, когда долго оставались без добычи[989]. Наконец, оказавшись в сложной ситуации, когда каждый заботился лишь о своем спасении, корсары не гнушались любого выбора и искали покровительства даже у святых иных религий. Иначе зачем они просили христиан молить Деву Марию или Николая Мирликийского об усмирении смертоносной бури, которая никак не утихала?[990]