– Я вдруг спохватился, что бывал в тюрьме только в детстве, – сказал Сото. – И мне показалось, что это – некоторый пробел.

Он пришел в «Паноптико» солнечным утром. Во дворе арестанты тянулись к свету, подставляли ему лица. Сото смотрел по сторонам, задавал вопросы, стараясь не обращать внимания на запах мочи и тухлятины. И сознавал, что со времен последней войны все переменилось, но что именно – определить не мог. Может быть, изменился как раз он – тот, кто приходил сюда ребенком навещать отца, а теперь стал взрослым мужчиной, и пространство тюрьмы для него – ее коридоры, ее стены и та часть камер, что можно было разглядеть снаружи – как-то ужалось. И вся она уже не производила такого впечатления, как тогда, хотя, разумеется, тогда это было обиталище страха, средоточие тоски, ибо никто ведь не объяснил мальчику, что его отец не окончит свои дни в заключении и что он проводит с ним не последние его часы. И вот теперь Франсиско Сото, проходивший по этому скорбному месту, как турист – по залам музея, увидел убийц генерала Урибе.

– Да, там в камере сидели Галарса и Карвахаль.

Галарса узнал его. И протянул ему руку, правда, не приподнявшись и глядя не в глаза, а на узел галстука или на пуговицы пиджака. «Как поживаете, сеньор Сото?» Тот подошел поближе и, не присаживаясь, спросил, как они тут, хорошо ли их содержат, очень ли им скучно.

– Сами видите, доктор, – ответил Галарса. – Втравили нас в это дело, а теперь знать не хотят, даже и не смотрят в нашу сторону.

Еще на исходе года пропавший свидетель, таинственный Альфредо Гарсия, прислал письмо из Барранкильи на карибском побережье, сообщая, что окончательно решил уехать в Коста-Рику. Ансола и остальные с удивлением отметили, что второе имя он обозначил инициалом А., раньше он никогда так не подписывался. Но больше к этой странности не возвращались, тем более что от беглеца больше не было никакого проку. Однако в феврале медельинская газета «Этсетера» опубликовала еще более странное письмо. Оно тоже было подписано Альфредо Гарсией, но подписано иначе – «Гарсия Б.», и Ансола, прочитав это, скривился так, словно в тексте было нечто неучтивое или даже оскорбительное. Впрочем, письмо было помечено – «Богота», из чего следовало, что Альфредо Гарсия пока еще не перебрался в Коста-Рику. Он что – передумал? Может быть, перешел на нелегальное положение? Или сообщение об отъезде призвано было сбить следователей с толку, и это доказывает, что Гарсии заплатили не только за то, чтобы он исчез, но и чтобы запутал власти? Содержание письма было настоящей бомбой: автор сообщал о подозрительном поведении некоторых лиц, связанных с убийством Урибе, причем делал это так, что не оставалось ни малейших сомнений. Будь Ансола судьей, он именно так составил бы обвинительное заключение. О таком письме, как сказал Хулиан Урибе, можно было только мечтать.

Автор письма начинал с обвинений по адресу Педро Леона Акосты: «Я видел этого человека 11 октября 1914 года в отеле “Боготасито”, принадлежащем сеньору Бенхамину Веландии, приблизительно в половине одиннадцатого утра, в компании Галарсы и Карвахаля. Они, обменявшись несколькими словами, которые я не расслышал, проследовали к водопаду Текендама». Затем Гарсия взялся за иезуитов: «13 числа того же месяца около десяти часов вечера я собственными глазами видел, как Педро Леон Акоста вместе с Галарсой и Карвахалем выходили из колледжа Сан-Бартоломе через маленькую дверь в заднем фасаде монастыря, обращенном к Девятой калье». Затем он дошел и до пресловутой записочки, которую Ана Роса Диэс намеревалась передать Томасу Сильве перед своим бесследным исчезновением с лица земли: «Потом, через некую сеньору Росу, близкую подругу матери Галарсы, я узнал, что та получила записку от некоего монаха, имени которого пока открыть не могу». Вслед за тем Гарсия позволил себе даже пересказать содержимое этой записки, как если бы видел ее. «В ней говорилось примерно следующее: преподобный отец настоятельно рекомендует вам разрешить пребывание сеньоре такой-то в вашем доме до тех пор, пока мы не отыщем способ решить возникшие проблемы». Завершил же Гарсия рассказом о Саломоне Корреале: «Также мне доподлинно известно, что мать Галарсы побывала у генерала Корреаля, сообщив ему, что пришла попросить о вспомоществовании, поскольку ее сын, единственный кормилец, сидит сейчас в тюрьме, и будет несправедливо, если она займется поденной работой. Корреаль попросил ее ни о чем не беспокоиться, пообещал, что переговорит с несколькими сеньорами, чтобы те ежемесячно выделяли некую сумму на удовлетворение ее потребностей, каковую сумму она будет получать через третьих лиц».

Разоблачения медельинской газеты встряхнули процесс, шедший в Боготе. Следователь вдруг зашевелился, обнаружив проворство, невиданное за все полтора года, минувшие со дня убийства. Педро Леон Акоста обратился к судье с просьбой указать автора письма; следователь вызвал для дачи показаний его, Галарсу и Карвахаля; решено было наконец употребить все средства для розыска Гарсии, и по всей стране были разосланы ориентировки. Как-то в феврале, под вечер, за столом у Хулиана Урибе эта газета переходила из рук в руки, меж тем как альмохабаны [55] остывали, а поверхность шоколада уже подернулась тончайшей пленкой. Присутствовали Томас Сильва и Карлос Адольфо Уруэрта, приглашенные отпраздновать успех – как если бы речь шла об осуждении истинных убийц. «Ну, все на этом!» – говорил Томас Сильва. А Хулиан Урибе возбужденно кружил у стола, повторяя, что – да, что наконец-то, что вот оно. Газета «Этсетера», – подумал Ансола, – пришла в дом Урибе, как весть об окончании мировой войны – в какую-нибудь французскую семью.

Он и сам поначалу разделял всеобщий восторг, однако уже через несколько часов впал в мрачность которая была непонятна окружающим, которую он и сам не мог себе ее объяснить, как ни старался. Что-то царапало его взгляд в этом письме – слишком правильно там все было, слишком вовремя оно подоспело, слишком ясно и убедительно излагало факты, слишком полезным оказалось. «В самом деле, теперь – всё. Теперь есть все, что нам нужно, все, что мы так хотели доказать. Вот Акоста и убийцы стоят у водопада, вот Акоста и убийцы выходят из колледжа Сан-Бартоломе, вот записка иезуита, которую полтора года не могли найти, вот доказательство, что Корреаль оказывал убийцам тайное содействие. Да, здесь имеется все».

– Так в чем дело-то? – спросил Сильва.

– Сам не знаю, – ответил Ансола. – Как-то неправильно оно происходит.

– Все на свете как-нибудь да происходит.

– Да. Как-нибудь, но не так.

– Любезный мой Ансола, я начинаю за вас беспокоиться, – сказал Сильва. – Вы так привыкли повсюду искать врагов, что не осознали, какое сокровище на нас свалилось.

– Да никакое это не сокровище.

– Одно вам могу сказать – поберегитесь. Потому что если так дальше пойдет, вы не поверите и Господу нашему Иисусу Христу, когда он придет спасать вас в день Страшного суда.

Ансола попытался облечь свой скептицизм в слова. После убийства Урибе Альфредо Гарсия больше года пробыл в Боготе, напрасно дожидаясь, когда следователь выслушает его показания, и все это время даже не упоминал о виденном в ночь на 13 октября, хотя видел он нечто очень важное. Не упомянул и про Саломона Корреаля, хотя знал, какие подозрения тяготеют над начальником полиции с тех пор, как тот отказался принять его заявление. Не упомянул и про записку иезуита и ничем не намекнул, что знаком с ее содержанием и способен его пересказать, хотя разделял с Ансолой и Сото тревогу за судьбу Аны Росы Диэс. «Почему? – спрашивал Ансола. – Почему он ни слова нам об этом не сказал? Почему он полтора года говорил с нами про убийство генерала и обо всех сопутствующих этому обстоятельствах, но обошел молчанием все это? Почему заговорил именно сейчас, когда мы получили показания свидетелей, видевших, как Галарса с каким-то неизвестным выходил из монастыря иезуитов? Почему только сейчас, когда становится очевидна причастность иезуитов и Корреаля? Почему только сейчас он набрался смелости сказать – да, он тоже знал, он тоже все видел и все знал? Почему этот подарок судьбы получаем мы в едином документе, где содержится все, что нам необходимо для того, чтобы следователь установил наконец истину и выявил истинных убийц? Почему все, о чем пишет Гарсия, нам уже было известно из других источников? И почему он сменил инициал? Сейчас второе имя начинается с “Б”, тогда как в заявлении – с “К”, а в письме из Барранкильи – с “А”. Да, вот именно – почему?»