На следующее утро, прежде чем отправиться изображать служебную деятельность, он зашел в издательство «Крусада». Он желал приобрести экземпляр брошюры и узнать про ее автора. В чем, однако, не преуспел: никто во всем издательстве не мог сказать ему, кто скрывался за этим псевдонимом, звучавшим на чужеземный лад. Некий Марко А. Рестрепо, священник-иезуит, доставил рукопись в издательство, но истинные сведения об авторе можно отыскать только в бухгалтерских ведомостях. Ансола спросил, можно ли будет заглянуть в них, и услышал в ответ, что они – в ведении курии: еще ему в самых изысканных выражениях дали понять, что отцы-каноники скорее дадут отрубить себе руку, чем проконсультируют человека с такой репутацией, как у него. И тем не менее, выходя оттуда с брошюрой под мышкой, Ансола, как это ни глупо, чувствовал, что одержал, пусть маленькую, но – победу.

Он читал ее целый день, за одинокими трапезами и в минуты отдыха, и дисциплинированно дочитал до конца, хотя каждый абзац был пропитан нелепой ложью, искажение действительности и клеветой, сочившейся из-под пера Аристона Мена Хайдора и порочившей память генерала Урибе, как раньше, при жизни – его самого. Одно место особенно привлекло его внимание. Там с возмущением перечислялись прегрешения генерала Рафаэля Урибе Урибе в бытность его сенатором Республики. Что же ставилось ему в вину? – Не явился на заседание, где обсуждалось торжественное посвящение Колумбии Пресвятому Сердцу Христову[56]; ушел из Сената, когда шли дебаты по поводу того, должна ли страна участвовать в празднествах по случаю пятисотлетия принятия догмы о непорочном зачатии – годовщины, которую широко отмечал весь католический мир. Да уж, подумал Ансола, тем он и навлек на себя ненависть этой фанатичной страны – тем, что не соглашался лепить колумбийские законы из глины суеверий и предрассудков, тем, что не желал отдавать неверное будущее страны на откуп магическим ритуалам разлагающейся теологии. Передавали, что один конгрессмен-консерватор при виде того, как Урибе выходит из зала, как раз когда там начиналось голосование по поводу торжеств, отпустил шутку, которой многие зааплодировали:

– У генерала Урибе – много общего с Сатаной: стоит лишь упомянуть имя Пречистой Девы, как оба удирают стремглав.

Враг католической веры. Виновник гражданских войн. Убийца колумбийцев. Какие знакомые обвинения – думал Ансола. Он слышал их тысячу раз и тысячу раз встречал на страницах газет, но прочитав их сейчас, заметил кое-что новое. Поначалу это был слабый отзвук, глуховатое эхо, неопределенное ощущение, и лишь через несколько минут его осенило – голос Аристона Мена Хайдора удивительно напоминал голос того автора, который под псевдонимом «Крестьянин» остервенело нападал на Урибе со страниц газеты «Републикано». Эти статьи Ансола с сожалением читал на протяжении нескольких лет, следил за неистовой полемикой, которую они вызывали, и сам обсуждал их с другими либералами. «Крестьянин» обвинял генерала еще и в том, что во время войны 1899 года он послал на смерть тысячи юношей, и в том, что вынашивал мечты об исчезновении Церкви, о разрушении семьи, уничтожении частной собственности, и в намерении ввергнуть страну в пропасть безбожного социализма. И в том, что Урибе своими писаниями растлевает общественную мораль и подрывает устои веры, без которых невозможна достойная жизнь. Да кто же он такой, этот «Крестьянин»? Если интуиция не обманывала Ансолу, тот же человек, который подписывался как Аристон Мен Хайдор: это просто два псевдонима одного клеветника по призванию. Но как подтвердить эту догадку?

Он попытал счастья в типографии «Републикано». Поговорил с корректорами и с наборщиком. Вдруг откуда-то вынырнул юный репортер с повязкой на глазу и, шепнув «не здесь», за руку повлек Ансолу на улицу. По дороге сообщил, что зовут его Луис Самудьо и что он служил в «Републикано» в ту пору, когда там печатались статьи «Крестьянина», потом высказал Ансоле свое восхищение и уважение, пожелав, чтобы он докопался до истины в деле генерала Урибе. И наконец добавил, что не знает, кто сочинял статьи о покойном.

– Нам доставляли машинопись. В редакции их не писали.

– Не редактор?

– Нет-нет, уверен, что нет. У нас ходили слухи, что постарались иезуиты. Впрочем, чтобы смекнуть это, не надо быть семи пядей во лбу.

– А кто же их приносил?

– Иногда падре Веласко, настоятель францисканского монастыря. Они с редактором запирались и о чем-то беседовали. Иногда – падре Тенорио. Иезуит. Не знаете такого?

– Знаю, – ответил Ансола. – А, может, кто-то из них?..

– Кто-то из них «Крестьянин»?

– Да.

– Я даже не знаю… Статьи приходили в редакцию, как я говорил, уже напечатанными. Нет возможности установить, чьей рукой они написаны. Одно могу сказать твердо: писали их не в редакции. – И после паузы добавил: – Мне очень стыдно, сеньор Ансола.

– Почему?

– Стыдно, что моя газета превратилась в такое. За то, что она вытворяла в отношении покойного генерала, за безобразную травлю, которой она его подвергала. – Тем временем, обойдя квартал, они вновь оказались у дверей типографии. – Позвольте вас спросить…

– Слушаю.

– Почему вас интересует именно «Крестьянин»? Атаки на Урибе шли со всех сторон.

Ансола ощутил прилив теплого товарищеского чувства: он вдруг вспомнил, что это такое – доверять кому-то, и что такое – когда кто-то доверяет тебе, и чувство это (нечто среднее между ностальгией и уязвимостью) обольстило его так, что он уже был готов все выложить этому одноглазому репортеру, которого видел впервые в жизни. Он чуть было не произнес имя Аристона Мена, чуть не сказал, что, по его мнению, у статей и у брошюры – один автор, и что в камере, где с удобствами сидели убийцы, он видел брошюру эту, и чуть было не объяснил, что получили они ее от тех, кто заказал убийство генерала – те вручили им ее, чтобы поднять их боевой дух, разжечь ненависть к Урибе, заглушить в них чувство вины и раскаяния. Ансоле пришло в голову, что, если установить личность автора, это может пролить свет на вдохновителей преступления, и прямо там, на мостовой, был уже готов все выложить репортеру. Но вовремя спохватился. Этот Самудьо, как ни крути, не уволился, а по-прежнему служит в «Републикано». И кто знает, какие тайные намерения лежат в основе его словоохотливости? Какие невидимые нити повлекли его обходить вокруг квартала? Кто поручится, что он не выполнял секретное поручение Саломона Корреаля или следователя Родригеса Фореро?

Ансола бросил взгляд на перекресток, убеждаясь, что никто не следит за ними. Потом простился с репортером и пошел своей дорогой.

В конце мая случилось то, что предвидел Ансола в отношении таинственного письма из газеты «Этсетера». Следователь прокуратуры Алехандро Родригес Фореро с большой шумихой приказал добыть хоть из-под земли свидетеля Альфредо Гарсию, занесшего на бумагу эти ужасные обвинения. В Барранкилью, откуда пришло первое письмо, полетел запрос – самого категорического свойства, но, к сожалению, не содержавший никаких примет Гарсии, без которых ничего сделать было нельзя. На это и указал алькальд Барранкильи, прося предоставить хотя бы словесный портрет разыскиваемого, но ответа не получил. Вскоре прокуратура циркулярно разослала всем алькальдам Республики телеграмму: «Настоятельно прошу немедленно установить и телеграфировать, проживает ли на территории, вверенной вашему попечению, Альфредо Гарсия А.» Утвердительного ответа не пришло. Как только Ансола узнал о содержании циркуляра, он поспешил к Хулиану Урибе и спросил его: «Почему Гарсия А.? Почему не Гарсия Б., не Гарсия С.? Ведь прокуратура знает о путанице с инициалами? Теперь нам известно доподлинно, что преступники попросили свидетеля подписываться тремя различными способами – для того, чтобы его искать и гарантированно не найти; для того, чтобы создавать видимость усилий, твердо зная, что усилия эти успехом не увенчаются. Я оказался прав. Я был прав, а мне не поверили». Брат генерала был вынужден согласиться с этим.