class="p1">– Старик! – крикнул Долабелла. – Может, избить заодно и тебя, чтобы ты обратил на меня внимание?

Аэроп медленно повернулся к наместнику.

– Так-то лучше, – улыбнулся тот. – Знаешь, что я сейчас сделаю?

Он умолк. Ему хотелось, чтобы собеседник нарушил молчание, о чем-нибудь спросил или просто заговорил, хотя дочь его была обесчещена, а будущего зятя держали легионеры и время от времени били кулаками в живот, чтобы он умолк и стоял навытяжку – от этих ударов у бедняги перехватывало дыхание.

– Нет, не знаю, – пробормотал Аэроп, догадываясь, что единственный способ приблизить конец истязаний – во всем подчиняться этому негодяю, который разрушил их жизнь. – Я не знаю, что сделает… наместник.

Долабелла был полностью удовлетворен при виде такой покорности.

Ему нравилось наблюдать, как предполагаемые потомки Александра Македонского ползают перед ним, забыв о чувстве собственного достоинства. Некогда его опечалило решение Суллы отправить его в этот медвежий угол, но следовало признать, что он заметно разбогател, одержал военную победу, которая, по всей вероятности, принесет ему триумф, а время от времени, как в этот день, добивался и личных побед над теми, кто считал себя могущественным, но для него был всего лишь жалкой гнилью. Все это, вместе взятое, заставляло его чувствовать себя сильнее остального мира.

– А теперь, старик, я отправлюсь в священный храм Афродиты и разграблю его подчистую: заберу все статуи и увезу в Рим, чтобы они украсили мой большой особняк в срединной части города или одну из моих роскошных загородных вилл. Прихвачу и предметы из золота или серебра, которые там хранятся, и в вашем обожаемом храме останутся лишь старые ионические колонны, на которых он держится. Вот так, старик, – повторил он, произнеся это слово презрительнее, чем прежде. – Вот что я собираюсь сделать.

Долабелла удалился.

Проходя мимо избитого Пердикки, он на мгновение замедлил шаг и прислушался.

– Почему… почему… – пробормотал юный македонянин, за что получил еще один удар в живот, от которого его стошнило.

– Отпустите его, – приказал Долабелла.

Как только солдаты отошли, Пердикка рухнул сначала на колени, затем на бок и схватился руками за живот. Он захлебывался собственной рвотой, изо всех сил раскрывая рот в поисках воздуха. К своему несчастью, он все еще слышал голос наместника, который присел на корточки рядом с ним.

– Почему я это делаю? – спросил Долабелла. Затем покачал головой, наклонился и шепнул Пердикке на ухо: – Все это я делаю, потому что могу. Понимаешь? Потому что могу.

Гней Корнелий Долабелла, римский наместник, встал и обратился к солдатам:

– Уходим.

В доме царило полнейшее отчаяние.

Аэроп увидел, что Пердикка все еще задыхается; он не стал бросаться к дочери, а вместо этого побежал к зятю и усадил его, чтобы тот отдышался. Он принял решение. Одно из важнейших решений, которые человек принимает в жизни. Одно из тех, о которых потом можно жалеть вечно.

– Спа… сибо, – сказал Пердикка, увидев рядом с собой будущего тестя.

Миртала воспользовалась кратким мгновением, снова подкралась к распахнутому окну, вскарабкалась на подоконник, повернулась к возлюбленному, бросила на него прощальный взгляд и воскликнула:

– Я не достойна тебя! Я больше никого не достойна!

Она словно увидела себя со стороны: туника изодрана в клочья, кожа расцарапана, между бедер сочится кровь. Боль беспокоила меньше всего. Перенесенное бесчестье изувечило ее до неузнаваемости. Честь ее отца, ее семьи… все потеряно. Никого не волнует, что ее принудили силой.

– Миртала, Миртала, остановись! – в отчаянии закричал Пердикка. Он все еще лежал на полу, спиной к стене, не успев опомниться от полученных ударов, не имея сил подняться и предотвратить беду. – Остановите ее! – воскликнул он, глядя то на Архелая, вбежавшего в комнату, то на Аэропа.

Оба уставились на стоявшую у края бездны Мирталу – не двигаясь с места, не пытаясь ее остановить.

Миртала посмотрела на отца. Тот был неподвижен.

Она повернулась к пропасти, Фессалоника раскинулась у ее ног. Она сделала шаг. Ее тело устремилось в пустоту. Началось падение, конец всему…

Никто не знал, что там, по ту сторону.

Никто ей этого не объяснял.

Но Пердикка неведомо как собрал остатки сил, вскочил с пола, подбежал к окну, в последний миг схватил Мирталу – сначала за край разорванной туники, потом за руку, наконец за талию – и втянул ее вглубь комнаты.

Когда его цель была достигнута и Миртала оказалась на полу, рядом с ним, юноша снова рухнул на мрамор.

– Не вздумай подходить к окну, – сказал он.

Миртала кивнула. Она не знала, как себя вести, но готова была сделать все, что велит Пердикка. Отец предпочел бы, чтобы она умерла. А Пердикке хотелось, чтобы она осталась жива. Она все еще пребывала в растерянности, но голос любимого, как луч надежды, пробивался к ней сквозь боль и бесконечное горе.

– Она будет достойна меня и всех нас, – сказал Пердикка, хотя слова давались ему с трудом.

Аэроп смотрел на него сурово, как и Архелай.

– И как ты собираешься это исправить? – спросил отец, полагавший, что дочь должна завершить начатое и броситься в пропасть.

– Мы отомстим за оскорбление, – продолжал Пердикка, приложив руку к измолоченному животу. – Покончим с этой римской собакой.

– С Долабеллой, сенатором и наместником? – почти презрительно бросил Аэроп. – Ты не знаешь, что говоришь. Это невозможно.

Но Пердикка покачал головой.

– Это возможно, – настаивал он. – Я найду способ. Долабелла будет мертв. А я женюсь на Миртале. Она наложила на него проклятие Фессалоники, а я позабочусь о том, чтобы оно исполнилось.

XLIX

Четвертое преступление: sacrilegium[58]

Фессалоника, нижняя часть города

Конец 78 г. до н. э., в тот же день

Долабелла, сопровождаемый немалой частью римского гарнизона Фессалоники, вышел из дома Аэропа в акрополе и направился в храм Афродиты, который находился неподалеку от квартала с государственными зданиями и наместнического дворца.

– Перекрыть все подступы! – приказал он начальнику гарнизона. Он хотел спокойно разграбить храм и чтобы ему никто не мешал.

Как только участок с храмом был оцеплен, он направился внутрь святилища, под великолепные ионические колонны, которые веками подпирали его своды. Во избежание неприятных неожиданностей за ним следовал целый отряд легионеров.

Долабелла стоял в середине храма и, медленно поворачиваясь на месте, любовался роскошным убранством.

– Забирайте всё, – сказал он.

Солдаты переглянулись.

– Всё, славнейший муж? – спросил один из них.

– Всё, что можно унести, – объяснил Долабелла, осматривая драгоценные статуи, барельефы, бронзовые курильницы и десятки всевозможных украшений, которые приносили сюда сотни фессалоникийских паломников. – Оставьте только эти проклятые ионические колонны. Все остальное везем в Рим.

Это были не Дельфы и не