— Я… не знаю! Прости! Прости! — повторяла она в слезах, целуя твои руки.

Она была такая трогательная, что ты растаял и тут же решил, что все это было не так уж важно.

— Любовь моя, — попытался ты ее успокоить, — это ничего.

80

Ваше объятие было прервано родителями. Как два бедных стражника, вынужденных препроводить вас непосредственно в ад, они молча вошли в комнату с непроницаемыми, как маска, лицами. Оба остановились у двери, не говоря ни слова, но всем своим видом требуя объяснений.

Тогда Сельваджа медленно поднялась, все еще с трудом, и ты последовал ее примеру, поддерживая ее. Она обняла тебя еще раз, придавая обоим силы духа, которого вам явно недоставало в этот момент.

— Что это за история? — спросила мама с беспокойством.

— Вы ведь уже в курсе? — ответила ей Сельваджа, скорее чтобы потянуть время, зная ее характер.

Мама напряглась и скрестила руки на груди:

— Я жду объяснений!

— Что, по-твоему, я должна сказать? — спросила Сельваджа.

— Правду хотя бы! — ответила мама. — Прошло несколько месяцев. Когда ты собиралась поставить нас в известность?

— Не знаю.

— Кто отец ребенка? — спросила мама. — Он и его семья еще ничего не знают?

— Я не могу сказать тебе, кто он.

Ты знал, что Сельваджа никогда бы не выдала тебя. Она предпочла бы умереть, но не назвала бы твоего имени.

— Скажи!

— Не могу.

— Говори, или я тебя силой заставлю!

— Мне жаль. Я не могу сказать тебе, кто он.

Мама вдруг ринулась к ней, и ты, загнав обратно все слезы, тут же встал на защиту Сельваджи, заслонив ее собой.

— Джованни, не вмешивайся! Отойди, иначе и тебе достанется, — пригрозила мама.

Отец, единственный, кто еще не вышел из себя в этой комнате, схватил ее за руку и задержал, пока вы с Сельваджей в последний раз смотрели друг на друга. Ты мгновенно разгадал намерения твоей сестры: она была слишком горда, чтобы признаться, что отцом ребенка был ты, ее любовник. Ты должен был взять это на себя.

— Кто он? Говори! — кричала мама в отчаянии.

Ты посмотрел матери в глаза и услышал, как незнакомый тебе голос произнес слова, ставшие вам приговором. И все же этот незнакомый голос был твоим, и он даже не дрожал.

— Я отец ребенка! Отец ребенка — я! — сказал ты и, неожиданно почувствовав себя увереннее, даже сделал шаг вперед.

— Прекрати! Мы теряем время, — произнесла мама, бледная как смерть.

— Я уже сказал вам, что я отец ребенка. Разве этого не достаточно?

Без колебаний ты вынул из кармана портмоне и показал обоим фотографию ваших римских каникул, на которой ты и Сельваджа были запечатлены в момент страстного поцелуя. Мама закрыла руками рот, звякнув многочисленными браслетами, и отступила на шаг, глядя на вас полными ужаса глазами.

Отец же, напротив, шагнул вперед со злобным выражением лица и оторвал вас друг от друга.

— Джонни! — крикнула Сельваджа.

Отец схватил тебя за плечо и другой рукой с размаху залепил тебе пощечину.

Ты вырвался и отступил, стараясь не реагировать.

— Стыдись! — кричал отец, ты никогда не видел его таким взбешенным. — Ты извращенец!

Сельваджа оттолкнула отца, бросилась к тебе и обняла, закрывая своим телом от отцовского гнева.

— Я люблю его! — сказала она.

— Я люблю ее! — крикнул ты, прижимая ее к себе со всей силой, опасаясь новой серии рукоприкладства.

— Даниэле, прошу тебя… — вдруг сказала мама, бледная как полотно и дрожа всем телом. — Я не могу… дышать, — прошептала она.

Покачнувшись, она оступилась и если бы он не поддержал ее, то осела бы как подкошенная.

— Милая! — воскликнул испуганно отец, помогая ей удержаться на ногах. — Антонелла, дорогая… я здесь, моя милая! Я здесь!..

81

Вы бежали быстрее ветра, не чувствуя земли под ногами. Держась за руки, вы слетели с лестницы и выскочили из дома, а затем и за ворота, не обращая внимания на то, что ваш отец, высунувшись из окна, звал вас.

Вы бежали до изнеможения до самого моста Понте Виттория. На мосту вы остановились передохнуть. Ваши слезы высушил ветер. Когда Сельваджа смогла перевести дух, вы пошли дальше, быстрым шагом, мимо Арены к улице Амфитеатра. Поднялись на третий этаж знакомого дома и закрылись в маминой квартире. Вы стояли обнявшись, тяжело дыша, и ждали, когда дыхание постепенно восстановится.

82

— Что будем делать? — спросила она шепотом.

Ты сжимал голову руками:

— Честно говоря, не знаю.

Ты ждал, глядя в глаза этому безутешному созданию, которое теперь, казалось, всецело зависело от твоей силы духа. Вы сидели на кровати в ее бывшей комнате и в полной тишине пустого дома думали каждый о своем. Пожалуй, это был бы подходящий момент для землетрясения или другого какого катаклизма, чего-нибудь, что разверзло бы недра под вами и избавило бы от непоправимой беды.

Ты сказал ей:

— Я мог бы найти работу. Меня не волнует, если придется бросить школу. Вот если бы нам оставили эту квартиру, мы смогли бы потянуть все остальное… платить за аренду и за твою учебу… у нас было бы только необходимое и пришлось бы экономить, но по крайней мере мы были бы вместе.

Она прижалась к тебе.

— Какой ты милый… — сказала. — Но они никогда не позволят нам остаться здесь. Она захотят разлучить нас, ты же знаешь, не просто забыть.

— Отлично. Тогда уедем их этого города и начнем все с начала, только мы вдвоем и ребенок!

— Я боюсь, любимый. Я очень боюсь, Джон-Джонни.

— Ты не должна бояться, — сказал ты блеклым голосом.

Сельваджа встала с кровати и не говоря ни слова, оставив тебя одного в холодной комнате, вышла, должно быть, на кухню. Когда она вернулась, у нее в руках были два стакана с водой. Она поставила их на пустую ночную тумбочку.

Ты улыбнулся ей, не понимая, зачем она беспокоилась о таких мелочах, когда ваш корабль шел ко дну. Ты заметил, какая она бледная и до смерти уставшая. Она тупо уставилась на свой стакан с водой и молчала. Тебе нестерпимо захотелось обнять ее, и она все также молча поддалась на твой порыв.

— Ну так что же? — спросил ты, силясь улыбнуться ей. — Что будем делать? Уедем в другой город и начнем жизнь сначала, только мы и ребенок?

— Не знаю, — ответила она, позволяя тебе ласкать ее, — я не знаю, могу ли я хотеть этого бедного ребенка.