чопорной маленькой униформе, с тряпкой для пыли в руках, – тихо смеется она. – Никогда не забуду звук, с которым упало его ведро. Я думала, у нас обоих из-за этого будут неприятности. Но никто не пришел на шум. Мы были совершенно одни.

Пол сказал мне что-то приятное – я уже не могу в точности вспомнить, что именно – и мое сердце было пленено. Я была уверена: никогда в своей жизни не видела более привлекательного мужчины. С того момента я делала все, что было в моей власти, лишь бы увидеть его украдкой. Я, должно быть, по десять раз на дню мыла каждое окно в замке, лишь для того, чтобы посмотреть, как он работает в саду, копаясь в земле.

Мы скоро сообразили, что можем встречаться в проходе для слуг. Там мы были предоставлены себе, если не забывались и говорили шепотом. И мы встречались там, почти так часто, как хотели. Но никогда не делали ничего грешного. Мы лишь держались за руки и смотрели друг другу в глаза – такого рода вещи, о которых глупая семнадцатилетняя девчонка может мечтать в романтическом старом замке.

Со стороны, конечно, эти тайные встречи выглядели ужасно. Теперь, будучи взрослой женщиной, я это понимаю, – но тогда ни я, ни Пол об этом не думали. Мы были влюблены; ничего другое нас не волновало. Но когда наш работодатель узнал, что мы делали, он отослал меня обратно к родителям с уничтожающим письмом в кармане. Я должна была отдать письмо отцу, чтобы она все узнал о моем низком уровне морали и наказал меня за это. Я не знала, что делать. Конечно, я собиралась сжечь письмо прежде, чем родители его увидели бы, но даже и без этой записки мне пришлось бы объяснять, почему меня отослали прочь с работы, а я сомневалась, что родители поверят, будто я ничего плохого не сделала.

Я ехала домой на поезде со слезами на глазах – совершенно уверенная, что никогда больше не увижу Пола – когда поняла, что он на том же поезде. Он шел по коридору моего вагона, ища меня, зовя меня. Я помню, он даже приподнял шляпу одного из мужчин, будто надеялся найти меня под ней. Я вскочила на ноги; боюсь, я ужасно переполошила всех вокруг, но я в тот момент ничего не замечала. Когда Пол увидел меня, он ничего не сказал, просто протолкнулся ко мне через людей, и я поцеловала его, прямо там, перед всеми. Я ничуть не беспокоилась о том, кто меня видел, и что они могли подумать. Мне надоело беспокоиться о том, что думали другие. Единственное, что имело значение, это то, что мы с Полом были вместе.

Пол взял письмо и порвал его, прямо там, в проходе вагона. Он выбросил его в окно. Никогда не забуду, как эти обрывки бумаги порхали и улетали прочь, когда поезд стал отъезжать от станции. Он сказал: «Нет ничего постыдного в том, что мы делали. Мы не можем позволить этому кислому старому герру шпынять нас».

Я сказала ему: «Я не могу вернуться к родителям. Даже без письма они поймут, что меня уволили, и скоро догадаются, почему. Моя репутация погублена». А Пол ответил: «Тогда не езжай домой. Лучше выходи за меня замуж».

Она умолкает. Все еще держа Антона за руку, она наклоняется к высокой траве и срывает простой голубой цветок. Она крутит стебель в пальцах, и цветок вращается.

– Мы поженились. В тот же самый вечер, фактически, как только поезд остановился в Штутгарте. У нас не было ни копейке, но мы были вместе и чувствовали себя на седьмом небе. Это были счастливейшие времена в моей жизни, хотя мы и были очень бедны. Мы обходились тем, что имели, и никогда не чувствовали, что лишены чего-то. Что еще нужно, кроме любви?

Вскоре родился Альберт, а через некоторое время после него и малыш Пол. Мы переехали сюда, в Унтербойинген, из-за аллергии Пола, когда он еще был совсем крошкой, незадолго до рождения Марии. Он совершенно не переносил городской воздух, бедный малыш, – кашлял всю ночь, пока не выбивался из сил настолько, что уже не мог даже плакать. Я боялась, что если мы не увезем его из города, то он умрет, – а когда мы приехали в Унтербойинген, он снова стал спать по ночам. Он становился здоровее на глазах. На самом деле, мы все здесь чувствовали себя лучше, хотя до того я и была уверена, что никогда по-настоящему не смогу полюбить сельскую жизнь. В деревенском сообществе для Пола всегда было много работы; он улучшил многие владения фермеров, пользуясь своими знаниями растений и почвы.

А потом, вскоре после рождения Марии, все рассыпалось. Пол порезался – вот так просто. И порез не был глубоким, но произошло заражение. И потом… его не стало, еще прежде, чем я смогла допустить мысль о том, что он может умереть.

Я оглядываюсь на то время, которое провела с ним, и это кажется настоящим чудом. Я понимала, что в нации не все в порядке – за пределами нашего личного счастья, я чувствовала, что на мир надвигается тень. Но я все равно чувствовала себя в безопасности, потому что у меня был мой муж, и я думала: «Бог скоро приведет все в порядок. Он не позволит злу действовать безнаказанно». У меня была своя маленькая семья – и что могло пойти не так? Я бы все отдала, чтобы вернуть те времена.

Она поворачивается к нему, ее глаза горят неожиданной мощной страстью.

– Ты считаешь меня ужасной? Из-за того, что я…

– Из-за того, что ты все еще любишь Пола? Нет. – Антон гладит ее щеку, убирает выбившийся локон за ухо, прежде чем она сама это сделает. – По всему судя, он был чудесным человеком. Будь я с ним знаком, я наверняка тоже бы его любил. Твоя преданность делает тебе честь.

– Интересно, когда я попаду на Небеса, я буду твоей женой или его?

Антон не спрашивает, кого бы она сама предпочла.

– Я понимаю, – говорит Элизабет, сгибая стебелек цветка и раздавливая его в пальцах, запах зеленого сока распространяется между ними. – Я понимаю, почему ты это делаешь. То, что ты сказал о детях, которых учил, – я понимаю, почему ты не можешь оставить Партию в покое. Никто из нас не должен позволять им безнаказанно чинить зло. Но все, что я могу сделать, это заботиться о моих детях. Быть уверенной, что они