– Стефени, Грейси и Мэри; моя жена, дочь и мама. Я был на работе, когда мне позвонила медсестра из больницы Королевы Елизаветы, чтобы сообщить, что они пострадали в ДТП. И лишь приехав туда, я узнал, что потерял всех троих.

– Их имена были в общем доступе, – безучастным тоном заявила Либби.

Ноа поднял со стола телефон, попросил операционную систему открыть папку и направился к Либби, вытянув руку, чтобы передать ей аппарат для ближайшего рассмотрения. Она снова стиснула нож и попятилась на три шага. Ноа, огорченный ее опасениями, положил телефон на ближайший к ней столик и вернулся на свое место.

Внутри Либби нашла десятки альбомов, каждый битком набитый семейными фотографиями. Пролистала папки, открывая их наугад. В одной были снимки Ноа в отрочестве с мужиком постарше и молодой женщиной, которая при ней в более зрелом возрасте попала под машину – надо полагать, мать Ноа. В других папках лежали свадебные фотографии, снимки их медового месяца и фото новорожденного ребенка и Ноа.

– Посмотри видео, – настаивал он, и Либби нажала на кнопку воспроизведения. В первом ролике Стефени сидела на скамейке в саду, баюкая дитя. Голос ее принадлежал той самой женщине, которую Либби успокаивала на Монро-стрит. Либби никогда не забудет ее предсмертных вдохов; та лишь хотела знать, что дочь не пострадала.

Либби помешкала, прежде чем заговорить снова:

– Сожалею о том, что с ними случилось, но это не объясняет твою роль в захвате и почему ты причинил вред такому множеству невинных людей.

– Это не должно было случиться. Никто не должен был умереть. Все просто… пошло вразнос… в общем, события совершенно вышли из-под моего контроля. Я не мог его остановить.

– Кого?

– Алекса.

– Это еще кто?

– Мой брат.

– И какова же была его роль?

– Он был одним из тех, кого вы звали Хакером.

– Твой брат был Хакером? – медленно проговорила она.

– Одним из Хакеров. Хакер был вовсе не одним человеком. Голос, который вы слышали, был создан речевым синтезатором – искусственным воспроизведением человеческого голоса. Горстка людей – мужчин и женщин разного возраста, говоривших с разными акцентами, диалектами и на разных языках – по очереди диктовали, что должен сказать Хакер, а другие управляли тем, что вы видели на экранах. Чтобы с успехом довести дело до конца, потребовалась глобальная людская сеть. Прошу тебя, может, сядешь, чтобы я мог объяснить?

Либби помедлила. Снова оглянулась через плечо на дверь за спиной и решила, что если почувствует какую-то угрозу со стороны Ноа, то вполне успеет добежать до двери раньше, чем он доберется до нее. Ослабив хватку на рукоятке ножа, выбрала стул в паре столиков от него. Потом, скрипнув зубами, постаралась не расклеиться на глазах у того, кого когда-то так жаждала увидеть вновь.

– Я должен начать с самого начала, – повел Ноа. – В сороковых, во время Второй мировой войны, мой дедушка основал бизнес, делавший двигатели для армейских автомобилей. Потом тот с годами диверсифицировался и перешел к нашему папе. Когда мы с Алексом окончили университет, то начали работать на него компьютерными программистами, создававшими софт и разрабатывавшими хард – радары, датчики ориентации и лидары для машин Пятого уровня. У папы наклевывался контракт на много миллионов фунтов на поставки программного обеспечения и камер для автомобилей экстренных служб. Это была величайшая сделка в истории нашей компании. А поскольку Британия должна была стать первой страной, полностью перешедшей на автономники, планировались глобальные продажи нашего софта и систем. Через годы после Брексита[23] нас еще потряхивало, но это означало надежную работу для наших шестисот работников. А потом раз, – Ноа щелкнул пальцами, – и все накрылось.

– Почему?

– Мы были готовы к запуску – у нас имелись и штат, и технологии, и мы расширили свои площади. Именно Алекс заметил изъян в софте, разработанном другими, над которым мы тогда и пахали. Вроде крохотной лазейки в заборе, но все-таки лазейки. Это означало, что так называемое надежное, не поддающееся взлому программное обеспечение теоретически можно было взломать. Мы сообщили об этом, и нас заверили, что уязвимость устранят. Потом, за неделю до подписания контрактов, объявилась конкурирующая компания из Индии, перехватив у нас контракт более дешевым тендером. Мы шли на уступки, пока не уравняли цену с ними, но они повторили этот номер, и все было кончено. Мы работали бы в грандиозный минус. Так что правительство отдало контракт им. Мы были уверены, что индийцы не в состоянии предложить лучший продукт, чем мы, – и оказались правы. Поскольку когда декомпилировали их софтину, она оказалась идентичной нашей. Индийцы украли нашу работу, и единственное место, где они могли ее получить, – от кого-то из правительства.

– Тогда почему вы не подали иск о нарушении авторских прав?

– Важнейшие части нашей заявки на патент «потерялись», как только дошли до Агентства по интеллектуальной собственности. К моменту, когда мы их разыскали, было слишком поздно. Индийцы запатентовали нашу работу в ускоренном порядке. Все адвокаты-международники, к которым мы обращались, в один голос твердили, что у нас нет ни шанса на выигрыш тяжбы или компенсацию.

– А бизнес вашего отца?

– Не прошло и полугода, как акционеры потребовали его перевода под внешнее управление и провели сокращение штата. Большинство наших работников жили в поселках поблизости от завода, и через считаные годы эти населенные пункты пришли в запустение. Люди были вынуждены переехать ради поисков работы, цены на дома обрушились так, что у оставшихся долги по залогу превысили цену самого жилья, начался рост алкоголизма и даже числа самоубийств. Некоторые из этих людей работали на папу и его отца всю свою жизнь. А папа во всем этом винил только себя. Угрызения совести и стресс доконали его, он перенес удар и меньше чем через год скончался от осложнений после воспаления легких.

Ноа примолк, чтобы подхватить с пола бутылку. Отвинтил крышку и протянул ее Либби. От пыли в зале в горле свербило, но она отказалась.

– Брата это подкосило куда сильней, чем меня, – продолжил он рассказ. – Мы оба были близки с папой, но Алекс был первенцем и яблочком от яблони. На моих глазах он утопал в депрессии все глубже и глубже. В юности у него диагностировали биполярное расстройство, и он перестал принимать прописанные лекарства и начал закладывать за воротник. Стал неуравновешенным, мрачным и озлобленным, начал срываться по пустякам. Несколько раз его арестовывали за драки и в конце концов упекли за решетку на несколько месяцев. После освобождения он исчез. Мы не могли его разыскать; его не было на квартире, он не отвечал ни на звонки, ни на текстовые сообщения. А когда и полиция не смогла его отыскать, мы начали опасаться худшего. Но потом он объявился так же внезапно, как и исчез.