Ковер, сотканный из сотен бомб, пронзал атмосферу, раскаляясь до цвета неспелых вишен. Заунывный свист падающих бомб и грохот взрывов слились воедино, породив полярную симфонию. Температура воздуха моментально упала на сто градусов, превращая воду в лед, землю в камень, а живые тела в мраморные скульптуры.

Когда тысячи бомб рухнули на планету, сковывая ее ледяным панцирем, погибли чудом выжившие в пандемии жора зверодревы. «Оболтус» к тому времени висел над Тиугальбой в рассеянном облаке эскадренных кораблей и время от времени отвечал на запрос «свой — чужой».

Четверка по-прежнему оставалась в командной рубке, буквально сидя друг у друга на голове. Радоваться было нечему. Они сделали невозможное — спаслись и на этот раз. Но какой ценой?..

«Из-за ничтожного горшка с личинками второй раз уничтожена полная жизни экосфера. Вот вам плата…» — думал Платон, глядя на экран, где проносились покрытые снегом, обледенелые пространства. Еще недавно они были зеленым адом, где пульсировали неугомонной жизнью, клокотали от переполнявшей их энергии бродячие джунгли.

Сделав виток и вновь пролетая над ледяным берегом залива Кабронес, кораблик вдруг поймал идущий с поверхности сигнал «SOS». Чья-то рация непрерывно передавала просьбу о помощи.

— Кто это может быть? — спросил Двунадесятый Дом.

— Какая разница?! — воскликнул Кребдюшин. — Наше дело — сваливать отсюда. Не спускаться же обратно — на верную смерть!

— Некому, кроме коменданта и его людей, — не обращая внимания на слова полукровки, ответил муравейнику археолог.

— Не вздумайте!-заорал Кребдюшин. — Мы едва вырвались!

— Заткнись! —рявкнул Платон, а потом выцедил сквозь зубы: — Трусливая шавка. — Колодец его терпения был переполнен.

— Не надо было этого говорить…— прошипел Кребдюшин. — жалкий обрубок.

На шее полукровки вздулись малиновые узлы, лицо задрожало от напряжения, на висках выступили капельки пота, кулаки сжались до белизны — то ли сейчас бросится на обидчика, то ли помрет.

Археолог с усмешкой смотрел на него. Он вдруг понял, чего ему хочется больше всего: подраться.

— He ссорьтесь, — раздался голос корабельного мозга. «Оболтусу» нравилась роль всеобщего примирителя. — Мы спустим шлюпку.

— И где ее возьмем?

— Нам всяко нужно попасть на корабль термопсисов, — как о решенном деле, заговорил «Оболтус», хотя до сих пор об этом и речи не было. — Причин тому несколько. У меня нет сил на гиперпрыжки. Придется воспользоваться чужим движком. Это раз. Как только термопсисы очухаются и начнут готовиться к походу, нас раскроют. И тогда нам крышка. Это два. И, наконец, нам нужна шлюпка, чтобы забрать с планеты коменданта. Это три. С ним было невозможно спорить.

«„Голод — не тетка. Выскочит — не поймаешь". Старинные поговорки — кладезь мировой мудрости. Убогий умишко нашего современника зачастую не в состоянии понять всю красоту этих афористичных высказываний. Порой ради того, чтобы понять смысл одного-единственного слова, приходится переворошить тысячи файлов, залезть в сотни сайтов. И все напрасно. А потом, вдруг, словно искра вспыхивает в твоей натруженной, очугуневшей от бесплодных усилий голове. Вот оно! Вот!… Ты чувствуешь ни с чем не сравнимую радость открытия истины. На несколько мгновений ты — победитель, тебе подвластно все на свете. Ты хватаешься за новую строчку, впиваешься в нее глазами… Ни черта не понятно. Ты испытываешь шок, а потом все начинается сначала. Поиск, подлинная охота за словом…

„Голод — не тетка". При чем здесь это злобное наименование женщины? Физиологическое состояние сравнивается с социальным типом. Очень странно. „Выскочит — не поймаешь". Откуда выскочит? Почему? Кто его должен ловить? Судя по всему, это противопоставление означает только одно: в отличие от так называемой „тетки" голод данного рода неуловим, а значит, и неистребим. Очевидно, речь идет об обжорстве. Или о пандемии жора. Страшная болезнь, очень долго считаться неизлечимой…»

Документ 22 (заметки на полях древней книги)

Как мало порой нужно сапиенсу, чтобы вновь обрести почву под ногами. Он насвистывал старинный военный марш и едва удерживался, чтобы не пуститься в пляс.

У Платона было совсем другое настроение. Сегодня он был в миноре. Его донимали нехорошие предчувствия. Снова и снова в глаза напарникам заглядывала мерзкая харя смерти, и всякий раз старуха убиралась восвояси, с ворчанием помахивая остро наточенной косой. Еще один, самый последний рывок — и золотой ключик в кармане. Был такой грандиозный миф — наряду с мифом о Гильгамеше. Миф об античном герое Буратино, который первым проложил дорогу в параллельные миры. Еще один рывок… И они расшибут лоб о каменную стену. На самом пороге счастья. Это слишком похоже на печальную историю его собственной жизни. Иначе Платон давным-давно жил бы на Старой Земле и хлебал текилу из золотого, с брильянтами бокала. — У тебя больше не осталось домашних заготовок? — с улыбкой осведомился Двунадесятый Дом и обнял Платона за плечи. Пальцевые «мураши» чуть слышно гудели хором.

«Что за телячьи нежности?» — подумал археолог и потянулся к своему саквояжу. Там, на самом дне, среди милых сувенирчиков, предназначенных для смягчения неуступчивых женских сердец, лежало нечто. Что-то вроде шпажной гарды — но более хитросплетенная, охватывающая всю кисть целиком. Гарда потускнела от времени, была покрыта медной патиной, патиной же она и пахла.

Платон достал штуковину, не без труда втиснул в нее кисть правой руки и, подняв руку на уровень глаз, вроде как прицелился. Тут главное — отдать верный приказ и сильно захотеть, чтобы желание сбылось. На шерстистой переборке кораблика возник темный кружок диаметром три сантиметра, и его плоть в этом месте начала стремительно истончаться.

— Ой-ей!!! — почувствовав боль, заорал «Оболтус». — Вы что там творите, ироды?!

— Секретное оружие испытываем, голуба моя. Извини, что не предупредил, — отведя руку, с кривой усмешкой ответствовал археолог.

— И в чем соль? — невинным голоском осведомился Дом. — Я что-то не усек.

«Его познания в старинном земном фольклоре просто поразительны, — в очередной раз восхитился Платон. — Что-то тут не так». Но сейчас разбираться было некогда.

Неужели Непейвода признается, что двести лет назад проголодавшиеся мураши скушали с потрохами знаменитого земного этнографа? При этом вся его мудрость была усвоена ими на клеточном уровне. Такой вот механизм познания. И теперь каждый Дом Симбионтов, предназначенный контактировать с людьми, в свою очередь съедает порцию клеточек, содержащих нужную информацию.

— Эта штука словно бы рассасывает вещество. Беззвучно и без выброса тепла. Технологию я так и не понял. Однажды я сдуру проделал сквозную дырку в трех стенах фазенды. Пришлось вызывать мастеров. А они решили, что на меня покушались.

— Ты хочешь сказать: я смогу просочиться внутрь вражеского корабля?