Не является ли этот час самым великим проявлением доброты Божьей для него, задолжавшего Духа? Он привёл свою дочь к смерти, ощущая себя виновным, хоть земное правосудие не покарало его. В своих ежедневных молитвах он просил духовных друзей своих помочь ему искупить совершённую ошибку. Если ему надлежит начать искупление своего долга, почему бы не начать это прямо здесь, посреди незнакомых лиц, которым Марина также вынуждена противостоять?!…

Высшее спокойствие установилось в его разуме.

Стоя у машины «скорой помощи», он попросил поместить его в Больницу для Пострадавших от несчастных случаев. Пусть полицейская служба сделает так, чтобы это стало возможным. Поддерживаемый благородными руками, он расстался с дочерью, посоветовав ей быть оптимисткой и успокоиться. Пусть она дождётся Жильберто и расскажет ему о происшедшем, ничего не преувеличивая. Не стоит раздувать тревогу. Если необходимо, он попросит помощи у кого-нибудь, чтобы передать вести о себе по телефону. Пусть она не поддаётся страху.

Внутри машины, пока Ногейра думал о Марите, когда она путешествовала на подобном автомобиле при тех же обстоятельствах, Персилия, которая прижимала его к своей груди, вдруг сильно разрыдалась. Но заключив, что мы с Морейрой разволнуемся, видя её такой, она, обычно молчаливая, послушно принялась говорить:

— Братья, простите мне это сильное потрясение!… Клаудио — мой сын… Я не плачу, видя его тело распростёртым на земле. Я плачу от радости, что могу обнять его возвысившийся дух!… Я плачу, братья, признавая, что я, женщина-проститутка в миру, сегодня служу своему восстановлению после жёстких испытаний, и могу приблизиться к сыну, посланному мне Богом, чтобы попросить у него прощения за те дурные примеры, которые я давала ему…

При таком свидетельстве смирения мы с Морейрой, пристыжённые, молча склонили головы…

Кто здесь мог бы покаяться в своих дурных поступках, если не я? Что должна была вынести эта мужественная женщина, о родственной связи которой с Ногейрой я до сих пор ничего не знал, чтобы так выразиться? Какую муку она должна была испытать на Земле и после развоплощения, чтобы стать наставником за два года постоянной работы, неизменно желая понимать и служить, спокойствия, с которым она обвиняла себя, она, которую я научился чтить как собственную мать? Я не мог анализировать чувства Морейры, так захлестнули меня эмоции. Я лишь знаю, что он и я, в инстинктивном движении почтительной любви, одновременно склонили головы к материнской руке, гладившей раненого, благоговейно поцеловав эту руку…

Ещё несколько минут ожидания, и мы входили уже в здание, ставшее нам родным и близким.

Врач, который обычно отвечал за помощь Марте, был вызван к телефону по просьбе Ногейры. Он без промедления ответил.

Мы посылали сообщение брату Феликсу, но не успели ещё закончить эту передачу, как наставник, с естественным видом человека, который всё знает, появился рядом с нами.

Он сказал нам, что прибыл в Рио несколькими минутами раньше, но зная, что Немезио предаётся своему собственному горю, решил немедленно обследовать его, чтобы увидеть, какую помощь он в состоянии ему оказать.

Со своей стороны, я хотел бы спросить, не впал ли Торрес-отец в безумие. Но взгляд наставника в этот миг не ободрял никаких вопросов.

Он сказал, чтобы мы приняли на себя часть работы по помощи, в сотрудничестве с земной медициной. Несмотря на это, Феликс дал нам понять, что Ногейра находится на пороге отделения от тела. Никакая человеческая помощь не сможет остановить усиливавшееся внутреннее кровотечение. Предупредительный врач придумывал средства спасения, которые никогда не дают результатов.

Ногейра слабел. Он старался мысленно представить себе Мариту, узнавать места, но его разум не мог воспрянуть. Его внимание заострилось на восприятии расстройства и, как человек разумный, он прощупал нравственность врача, спросив, не пора ли позвать детей. Врач признал, что это было бы уместно, и по его глубокому взгляду, направленному на него, Клаудио понял, что конец физической жизни близок… Он вспомнил бессонные ночи, когда он находил приют в поддержке Агостиньо и Саломона. И коротко соотнёс себя со всем этим. Агостиньо ещё несколько недель назад отправился в духовный мир, но если возможно, ему было бы приятно сжать там в своих объятиях друга из Копакабаны…

Врач понял и связался с Жильберто и Саломоном по телефону; пусть они срочно прибудут сюда.

Растрогав нас, Клаудио в молитве просил придать ему сил. Он хотел обратиться к зятю и дочери и попросить их о благожелательности в отношении Мерсии и Немезио…

Феликс удвоил усилия, чтобы приостановить кровоточащий поток ещё на несколько минут, и, интенсивно сотрудничая с врачом, добился того, что ему было нужно.

В состоянии здоровья раненого произошло внезапное улучшение. Он уверенно рассуждал и уже мог контролировать своё тело.

Всё ясно осознающий, он увидел, как в смятении вошли Жильберто и Марина. А через несколько мгновений появился и Саломон. Клаудио заявил, что он живой и бодрый, говоря эти слова со всевозможным спокойствием. Ласковым взглядом он окинул свою встревоженную дочь и с вынужденной улыбкой сказал ей, что, возможно, ему придётся совершить долгое путешествие, чтобы получить более важное исцеление.

Марина поняла значение шутки и разрыдалась. Но отец мягко спросил её: куда ушла вера, которую они взращивали? Как можно не верить в Бога, который снова заставляет Солнце сиять каждое утро, чтобы жизнь оставалась победителем? Он имел намерение поговорить с ней на серьёзную тему…

Его глаза наполнились слезами, и умоляющим тоном он попросил всех быть добрыми и понимающими к Немезио и Марсии. Он не знал, где они находятся. И поэтому пусть дом во Фламенго будет наполнен нежностью для них, когда это станет возможным, как это было с ним, Клаудио, который воспользовался моментом, чтобы поблагодарить за их постоянное самоотречение… Он признался, что Марсия была прекрасной спутницей, и что только он виновен в том, что они расстались… Он настаивал, что не имеет никаких причин обижаться на Немезио, что считает его своим братом, членом семьи, и советовал стараться понять и уважать его во всех обстоятельствах…

Между тем, его дыхание становилось всё более затруднённым.

— Но, Клаудио, — пролепетал Жильберто, едва сдерживая слёзы, — неужели вы оставите нас?!…

Приложив кулак к груди, словно сдерживая себя, он добавил:

— А как же ваш внук?

У умирающего появилось на лице почти радостное выражение, и он сказал:

— Моя внучка…

И сдержанно добавил:

— Спирит не заключает пари… Но… если я прав… в своём упорстве… я попрошу вас об одной вещи. Я прошу вас, чтобы малышку… назвали Маритой… обещайте мне это…

Усталость и бледность усилились.

Наконец, воздействие концентрированных магнетических сил стало уменьшаться. Ногейра