Он ни за что в этом не признается, но у него сейчас серьезные неприятности с правительственными чиновниками, и твои безжалостные нападки — это совсем не то, что ему сейчас нужно.

Анна внимательно на нее смотрит.

— Знала бы ты, сколько раз я просыпалась и видела, как он стоит на пороге твоей комнаты и смотрит, как ты спишь. Ты для него — звезда, Анна. А я — его жена. Мы партнеры в этой жизни, и он всегда будет меня поддерживать. Я знаю это. Хотя никто не заполнит его сердца так, как ты.

Мип стала жертвой самого обычного преступления — у нее украли шины от велосипеда, — поэтому она пришла к Анне пешком, чтобы вместе с ней отправиться в кино на утренний сеанс. На ее голове непромокаемый платок, рыжая челка спускается на лоб. На Королевской площади они садятся на трамвай № 5, и тут же начинается моросящий дождь. Анна смотрит из окна на прохожих, те торопливо раскрывают зонты. На Лейден-страат многие окна еще заклеены лентами от бомбежек.

— Он сказал тебе? — спрашивает Анна.

Мип поворачивается к ней.

— Кто и что мне сказал?

— Пим. Он сказал тебе, что я сделала? Что я ходила в американское посольство? Что я попробовала сбежать отсюда? — Мип вздохнула. — Значит, сказал. И что ты по этому поводу думаешь? Что я — эгоистичный ребенок, дрянь, сука?

— Анна, пожалуйста. Выбирай слова!

— Ты думаешь, я струсила и готова его бросить?

Мип покачивает головой.

— Нет, никто из вас не трус. Напротив, по-моему, так вы оба очень смелые. И стараетесь поступать правильно. Мне только жаль, что…

Брови Анны ползут вверх.

— Жаль чего?

— Мне жаль, — говорит Мип, — что я скрывала от тебя твой дневник. Ничего тебе не говорила, а сейчас думаю, что надо было сказать. Жаль, — повторяет она, — что поступила вопреки здравому смыслу. Это была ошибка.

Анна отворачивается.

— Ты ведь так поступила по просьбе отца.

— Да, но это не значит, что я поступила верно.

— Может быть, и так. Но, Мип, если бы не ты, все бы пропало. Безвозвратно. Так что тебе не нужно передо мной извиняться.

Мип отворачивается, сглатывая слезы.

— Спасибо, — шепчет она.

Анна молчит, потом продолжает:

— Знаешь, Мип, сначала, когда я завела дневник — мне тогда было тринадцать, — он был для меня вроде игры. Веселым занятием. А потом, в Убежище, это стало чем-то совсем другим. Помнишь выступление по радио одного министра? О том, что все мы должны сохранять наши записи военного времени?

— Да, кажется.

— Я приняла это всерьез. И стала переделывать то, что уже написала. Я изменяла имена. Давала им, ну, ты знаешь, — псевдонимы. Я думала, что потом пересочиню все это в историю, которую смогу рассказать всем.

— Мы все считали, что у тебя талант, Анна. Помню, как ты читала нам кусочки из дневника. Да, мы все считали, что у тебя есть талант.

— В самом деле?

Слова Мип звучат для Анны правдоподобно.

— Даже не сомневайся.

— Мама тоже так считала?

— Конечно. Ты думаешь, раз мама посмеивалась над тобой по любому поводу, она тобой не гордилась? Очень даже гордилась. Вот только… — Похоже, ей трудно закончить мысль. — Она была так занята. Казалось, она все время о чем-то напряженно думала. — Мип хмурится, качает головой. — Я изо всех сил пыталась помочь ей. И уж конечно, не могла осуждать ее за мрачные мысли. Мир стал таким жестоким, грубым…

Анна помнит мамины глаза. Тусклые огоньки, в которые они превратились в Убежище. И их резкий, пронзительный взгляд, так ярко проявившийся в Биркенау.

— Я пыталась привелечь ее внимание к чему-то доброму, поддерживать в ней надежду на будущее, — говорит Мип, ныряет в свою сумку за платочком и промокает выступившие слезы, которые не смогла сдержать. — Увы, без успеха, — признается она, — безо всякого успеха.

Анна узнает кольцо с черным ониксом на пальце Мип.

— Ты носишь кольцо госпожи ван Пеле?

— Да, ношу, — подтверждает Мип. — Подумала, что пора. Оно такое славное. И поневоле думаю, сколько могла бы выручить за него семья ван Пеле на черном рынке. Но они предпочли подарить его мне на день рождения. Это был очень красивый жест, — говорит она, глядя на дождь.

Она поворачивается к Анне. Губы складываются в жесткую линию.

— Честно говоря, Анна, иногда мне становилось уж очень тяжело. Когда вы все сидели в Убежище, мне так трудно давались крутые лестницы и ваш вид, как вы все выстраивались, ожидая моего появления. Вы были в отчаянии. Бывали дни, когда мне хотелось кричать. Но я всегда знала, что могу на тебя положиться, чтобы снять общее напряжение. Ты помнишь, что говорила мне при каждом моем появлении?

Голос Анны становится звонким, как прежде. Она передразнивает саму себя:

— Так это Мип! Что новенького?

— Точно, — говорит Мип, улыбаясь сквозь слезы. — Так ты и говорила. И всегда приносила огромное облегчение. — Она перестает улыбаться, сжимает губы и смотрит в окно на дождь. — Невозможно поверить, что их уже больше нет. Что остались только ты и твой отец… Не могу поверить, что в людях может быть столько зла.

— Может, — отвечает Анна. — Люди совершают самые страшные преступления.

В отражении залитого дождем вагонного окна она видит отрешенные мертвые глаза Марго. Она осуждающе смотрит на Анну. Кондуктор объявляет следующую остановку, и трамвай с приглушенным гулом останавливается. Пассажиры сходят, новые, толкаясь, взбираются в салон. Звонок, и кондуктор объявляет название следующей остановки.

— Это наша, — говорит Мип.

— Это я убила Марго, — слышит Анна свой собственный шепот.

Мип возвращает платок в сумку, шмыгает носом. Приводит себя в порядок.

— Извини, Анна, я не слышала, что ты сказала.

Анна опускает взгляд на грязный пол вагона и разглядывает свои потертые замшевые туфли:

— Пустяки. Я просто разговаривала сама с собой.

Кинотеатр «Биоскоп»

Принсенграхт, 452

Когда они сходят с трамвая, дождь переходит в ливень, так что им приходится бежать по скользкой булыжной мостовой от трамвайной остановки до кинотеатра. В вестибюле у стойки бара сидят последние, еще остающиеся в Голландии канадцы — они ожидают отправки на родину, и им, по-видимому, уже наскучило здесь: еще бы, ведь никто уже в них не стреляет. На их лицах уныние. Одно и то же — деревянные башмаки, ветряные мельницы, дельфтский голубой фарфор и вонючие каналы. Один из них листает брошюру «Всё об Амстердаме». Он поднимает голову и привычно, по-солдатски, подмигивает Анне. Она смотрит на него равнодушно. В зрительном зале ее накрывает темнота. Пахнет дымом и мокрой одеждой. Лицо теряет всякое выражение. Побаливает живот.